Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

Во сне опасней, чем наяву — так говорят.

Натиу любила сны. Училась быть ойоль. Не было учителя — брела сама, наощупь, по чудом увиденным записям, по собственным догадкам выстраивая дорогу.

Порой сон показывал прошлое или будущее куда четче, нежели это могло сделать видение, вызванное дымом шеили. А в древности, говорят, могли сном менять другой сон, делать реальность иной. Убивать могли, говорят. Натиу не умела. Никто сейчас не умел.

Но она научилась рисовать перед собой двери… и заходить в них. И даже касаться того, что стояло за дверью. Долго училась, не жалела ни себя, ни зелий — а дорого обходились подобные зелья ей, тогда еще совсем девчонке. Здесь, в доме Тайау, нужды в средствах уже не испытывала, и к древним табличкам и свиткам был доступ, хоть немного их самих сохранилось. Училась, даже потеряв мужа — всю себя вложила в эти занятия.

Поначалу и не нужно было ничего больше — Сила сама хлынула в пробитую щель. Но…

Уже много месяцев сны сами не приходили. Готовила травы. Немного пожелтели белки глаз, руки подрагивали — но ей уже не для кого было оставаться красивой. Къятта видел, и презрением дышала вся его фигура. Презрение вызывало страх, и мать съеживалась, когда мимо проходил старший сын — гибкий зверь скользил в травах, где рос ее сон.

Зверь этот мог вырвать травы с корнем.

Не делал этого — то ли из презрения, то ли из другого какого умысла.

Не из любви к матери.

— Я ничего не вижу, — сказала она Ахатте Тайау, уже седому, но все еще крепкому. — Али, он будто сосуд из бронзы, а я могу только ногтями царапать — ничем не поддеть крышку. И ножа у меня нет, а разбить бронзу не выйдет.

— Что ты думаешь делать?

— Отведу его в Дом Солнца.

Глава Рода смерил ее взглядом, ощутимым, будто приложил к телу настоящую портновскую мерку.

— Тамошние жрецы сильнее тебя?

— Не слабее, — призналась она с неохотой, потирая пальцы с удлиненными позолоченными ногтями. — И я сновидица, а они привыкли делать разное. И у них есть шары внушения, и еще… Если, конечно, ты не велишь полукровку убить.

— Я всегда предпочитаю дать шанс… ты же знаешь. Но главное — нам надо понять, что он такое, и не подослан ли. Идите в Дом Солнца. Только потом не жалуйся, что Къятта снова ведет себя непочтительно. Пожалуй, и я присоединюсь к вам.

— Ты мне не доверяешь? — вспыхнула Натиу.

— Ты ведь живешь в этом доме, зачем же спрашивать?

— Намекаешь, что я могу придумать историю этого найденыша? Ты ведь не тот, кто пойдет проверять.

— Иди отдохни, — сказал Ахатта почти ласково. — Ты потратила много сил.

**

Его отвели к теплому бассейну и отмыли хорошенько, срезали часть волос, которые было не расчесать. Полукровка был рад: он всегда любил воду, но даже на береговом прииске редко выпадала возможность залезть в речку, что говорить про чащу. В бассейне он просто блаженствовал; кажется, это позабавило тех, кто им занимался, и с полукровкой обращались вполне дружелюбно.

Порадовала и одежда, не из тонкого льна, как у жителей дома, а из волокна более грубого, как носили на прииске; но безрукавка и штаны чистые, хоть не новые — для него лучшая одежда в мире.

Потом ему дали большую свежую лепешку и молока. Никакого сравнения с тем, чем кормили на прииске, и он начал думать, что счастье ему улыбнулось, а всё недавнее оказалось лишь недоразумением.. Если б спросили, чего еще мог пожелать, попросил бы еще одну лепешку, а так не решился, конечно. Тело после долгого пути верхом еще ныло, но уже вполне терпимо.

Солнцу предстояло еще долго карабкаться к полудню, когда полукровку вывели во двор. Он немного сник, заметив ту женщину из подвала. Рядом стоял пожилой человек с когда-то резким, но смягченным годами лицом, в темной одежде из мягкого складчатого полотна — длинной, в два или три слоя — не как у большинства виденных. Полосатый платок, искусно свернутый, завязанный на затылке, скрывал волосы. На шаг позади держался, похоже, еще один из домашних слуг — и пара охранников, равнодушных, меднокожих, с дротиками в руках.

Мальчишка склонил голову, не зная, как тут положено приветствовать старших. Покосился направо, налево — юноши по имени Кайе нигде не было. Назвал “Огоньком”… а имя его самого означает “ночь”. Где же он — или нарочно отослали, чтобы без помех… сделать что?? По счастью, не было с ними и Къятты — уж его-то намерения Огонек никак не мог счесть добрыми.

Пожилой чуть кивнул женщине и указал вперед.

Огонек думал, они снова поедут на грис, но группа людей вышла за ворота и пешком направилась по светлой, ароматной от пряной зелени улочке. Навстречу мало кто попадался, и встречные были одеты в чистое и выглядели сытыми и здоровыми. Если кто-то из них нес вьюк или корзину, груз не казался тяжелым. И страха на их лицах не было, скорей любопытство.

Шли не менее получаса, прямые вроде бы улицы неожиданно изгибались — или по мостику перебегали через узкий канал.