Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

И у него не только в крови было пламя, оно и наружу рвалось. Один раз таки вырвалось — вспыхнул край шкуры, на которой лежали. Девушка закричала, а он засмеялся. Загасил огонь быстро, одним движением — Чинья с ужасом и восторгом наблюдала за ним; он будто играл, движения скупые, точные и не скованные ничем… Встретила бы на улице, не зная, кто это, не видя знака — вряд ли равнодушно прошла бы мимо. Но делить с ним ложе, гадая, чем это закончится на сей раз — тяжко и страшно. Энихи, говорят, в порыве страсти или просто играя сильно кусают друг друга. А человека такой укус способен оставить калекой…

Порой почти набиралась смелости попросить — позволь мне просто жить у себя, не зови; каждое твое “я буду ждать вечером” — это приказ, хоть ты и смеешься… но свинцом наливался язык. Уже не из страха — может, и отпустил бы. Но как представляла себе, что снова станет лишь простой работницей… Ведь старший не будет ее удерживать, Чинья не заблуждалась — сама по себе она вряд ли нужна.

Трогала серьги — белое золото с зелеными искрящимися камнями, дорогой подарок. Еще был браслет изумительной чеканки… отрез тончайшей ткани из шерсти серебряной грис и шарф-паутинка… старший небрежно набросил ей на плечо и не скрыл удовольствия, видя оторопелую радость девушки.

А младший ничего и никогда ей не дарил… правда, стоило ей засмотреться на причудливую морскую раковину оттуда, из-за перевала, бесценную — махнул рукой: мол, забирай…

Чинья уже три недели не брала в руки бисер и иглу, и не огорчалась от этого. Зато сейчас, навестив мать, с гордостью рассматривала пару прежних работ, тех, что были подарены матери и не пошли на продажу. Умелые, бусинка к бусинке, и не просто ремесло — искусство. Разве не живые глаза у этой цапли? Разве не верно схвачено движение кролика — насторожился, вот-вот и поведет ушами? Но рука опускалась, едва касалась короба с бисером и бусинами, нитками, тесьмой и отрезами тканей. Да и пальцы дрожали — не так-то просто давались проведенные с Кайе часы. Чем дальше, тем труднее было и просто находиться с ним рядом, жар начинался, дыхание грозило остановиться; так, говорят, иногда горят деревья — тлея изнутри, а снаружи и дыма не видно. Но — улыбалась. Болтала, как и всегда. В последнее время оставлял ее быстрее, когда вела себя так.

Когда пришло время возвращаться, сама для себя неожиданно горячо обняла мать.

— Я тебя правда очень люблю, — сказала. А потом шла долго-долго, выбирая самые извилистые улочки, и только у самых стен дома Тайау ускорила шаг, будто спешила.

Сегодня был не расположен ни слушать, ни говорить. Чинья подозревала, почему — в дом наведалась Шаталь Анамара. Он к ней не выходил. Острым ногтем водил по животу Чиньи, рисуя узоры. Алая дорожка оставалась — еще чуть сильнее нажать, и выступили бы крошечные капельки крови.

— Изобрази мне что-нибудь, — сказал, поглядев на дело рук своих. — Как ты умеешь.

— Что?

— Пояс… ну, энихи на нем, что ли! — рассмеялся. Потом сумрачным голос стал:

— Или нет. Волка-итара. Белого.

Откинулся на спину:

— Мертвого.

Чинья напряглась, чуть отодвинулась в сторону:

— Ты…

— Ну?

Вдохнула глубоко и проговорила быстро, боясь не успеть:

— Ты ненавидишь ее… или наоборот?

От удара перекатилась по шкуре и отлетела в угол. Полог повис на одной петле — с такой силой отбросил, выбежав — скорее, выпрыгнув из комнаты. В первый миг Чинья смертельно перепугалась за мать. Выбралась из дома Тайау — ей не мешали — и, легкая, помчалась к своему дому. Собраться и уйти, пока время есть. Остановилась, лишь налетев на забор — сосед смотрел на девушку удивленно. Чинья стояла к нему вполоборота, низко опустив голову, и не было видно распухшей щеки.

— Чинья, ты что?

Нас разыщут, думала Чинья… или звери съедят в лесу. Две женщины — что они могут?

— Скажи, дядюшка, — дрожащим голосом проговорила она, бочком приближаясь к соседу. — Ты охотился, много разного знаешь. Такой зверь, как энихи — что делает, если кто-то подпалил ему шерсть?

— Если в клетке — он не простит. Он и клетки-то не простит никогда, даже рожденный в неволе, не то что огня.

— А на свободе?

— Если сразу не разорвет в клочья, будет обходить стороной то место, где ему причинили вред. Долго…

— А месть?

— Это пятнистый ихи мстительный, да акольи. Энихи и волки-итара — нет, они живут одним днем.

— Но они могут… привязываться или ненавидеть кого-то? — спросила, опираясь на стену.

— Могут… те, что в неволе. Про диких не знаю. А тебе зачем?

Развернул к себе девушку, присвистнул:

— Эх, как тебя! Кто? — поднял руку, пальцы поднес к щеке Чиньи. Дергающая боль разливалась по ее лицу, но девушка только сейчас подумала о ней.

— Кто же тебя? — тихо снова спросил сосед, поднимаясь. Эх и ударили… скула вздулась и посинела, и кровь из ссадины в уголке рта сочится. — Девочка, за что?

Воем вырвались слезы, и Чинья сползла в пыль перед ним, цепляясь за одежду соседа.

Потом, сидя в уголке собственного дома как чужая, с лицом, замотанным целебными примочками, в ожидании целителя, Чинья не плакала.