Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

Кайе далеко, и знания для обряда нужны другие, у Къятты их недостаточно. А если что-то пойдет не так, можно лишь навредить брату — неизвестно, в каком он сейчас состоянии. Когда полукровка во что-то там влип, это сильно сказалось!

Может, все же стоило ту рыжую дрянь взять с собой, через него обряд вышел бы щадящим? Знать бы! Еще можно его привезти сюда… Нет, жизнью Кайе не готов рискнуть.

“След потерян, но я разыщу продолжение следа хоть в воздухе, и тебя найду — что бы с тобой ни стало; и твоим обидчикам не поздоровится”, — подумал он, поднялся, и велел собираться только расположившимся на отдых спутникам.

**

Пещера головонога

— Прочти, — Лачи бросил на каменный стол записанные на бумаге строки. — Если тебя учили, должно быть просто.

Уголок рта Кайе дернулся, выражая отвращение сразу к северянину и древнему письму. Разбирал он знаки довольно долго, сперва про себя, потом повторяя вслух. Но прочел верно.

— Я должен буду это произнести?

— Да.

— Хм…

Еще раз пробежал глазами знаки, не видя подвоха.

— Я не смогу запомнить.

— Произносить буду я, ты повторишь за мной. Если хочешь, держи перед глазами текст.

Кайе расхохотался.

— А ты скажешь те же слова, и на тебя тоже подействует?

— Участником обряда будешь только ты, — сухо ответил Лачи. Понимал, что еще немного и он сам сорвется. Слишком сложно… В одном повезло — Ахатта все же учил младшего внука, хотя с его нравом и склонностями мальчишка мог бы и вообще не уметь читать ни на каком языке.

— После ты дашь нам увидеться с Огоньком? Пообещай.

— Обещаю!

— Ладно, давай, — Кайе весь подобрался. — Я устал сидеть под этой тварью.

Тогда Лачи достал из шкатулки в нише стены обсидиановую пластину. Полукругом положил несколько мерцающих самоцветов, а у самого руки дрожали и сердце заходилось уже не от близости пламени. Краем глаза следил за пленником, хоть знал прекрасно — головоног его не отпустит. Положил пластину рядом с юношей, невольно отдернул руку.

Подумал — сейчас тот скажет что-нибудь вроде “Боишься, что укушу?” — но Кайе рта не раскрыл.

— Ты готов?

— Да, — глухо ответил, будто собственное эхо: не голос, тень голоса. И смотрел угрюмо из-под длинной неровной челки.

Рука вздрогнула, когда легла на черную обсидиановую пластину. Единственный признак слабости. Лачи начал произносить текст, не медленно и не быстро. Самоцветы чуть замерцали, отбирая внимание и силы, но иначе было никак. Только бы довести обряд до конца…

Кайе повторял слова за ним, отрывисто, поглядывал на свою бумагу с подсказкой, невольно бросая и взор на ритмичные вспышки и угасания самоцветов. Губы едва шевелились, но Лачи слышал каждое слово — все верно, все без обмана. Да такие и не врут никогда.

И вот это место. Лачи показалось, что сам он умер на месте, но голос не сбился, уверенный, звучный.

На древнем языке “не причиню вреда” и “не ослушаюсь” звучит очень похоже. А что пишется не совсем так — не сразу и осознаешь, если не слишком хорошо владеешь древним наречием, да еще самоцветы искрятся, сбивая с толку.

Кайе повторил нужное слово за Лачи, не отследив, что сказал не то.

Кристаллы камней погасли. Пластинка медленно налилась голубым светом — свет перебивал полупрозрачную черноту обсидиана. Рука словно прилипла к гладкой поверхности. Но вот слабее стало свечение, и рука пленника вздрагивает; сжатая в кулак ладонь — разбить пластину, пока не поздно.

— Передумал? — спросил Лачи ледяным голосом (а иначе никак, челюсть свело). Юноша убрал руку. Словно судорога исказила пластину, и вот она уж, как и прежде — черная, гладкая.

— Брось ее сюда.

Бросил не глядя. Свет факела лизнул обсидиан. Поймав, Лачи подошел к стене, вставил пластину в свитые кольца головонога поменьше того, что на потолке. Победа? Печать хальни невозможно разрушить. Теперь главное — вернуться с укрощенной добычей в Тейит. Сказал удовлетворенно, не просто чувствуя — видя, как собственные руки дрожат:

— Ну вот…

И, пристально глядя на Кайе, произнес:

— Ты не причинишь вреда ни мне, ни кому-то еще без моего приказа. Будешь отныне слушаться только моих указаний, неважно, в человечьем ты облике или энихи. И также я запрещаю тебе пытаться причинить любой вред себе самому.

Кайе растерянно вскинулся, не понимая. Лачи не мог отказать себе в удовольствии пояснить:

— Язык ты знаешь, но недостаточно хорошо, а мои самоцветы помогли тебе отвлечься. Вместо этого ты произнес вот это, — он повторил.

Кайе глянул на бумагу перед ним, на знаки. Когда осознал — глаза стали совсем большие и черные, и лицо — как при попытке вырваться от головонога. Только эти кольца разорвать было еще меньше надежды.

Что-то прошептал, и невозможно было понять — но не ругательство.

Лачи почти пожалел его — он много раз видел и страх, и боль в чужих лицах, но никто не отдавал врагу способ разрушить свою родину. Потом он подумал о своих детях — Кайе убил бы их не задумываясь, только подчиняясь приказу другого человека.