Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

Сумерки ползли, как змея-душитель. У Седого были чуткие уши — он ловил звуки стойбища. Женщина засмеялась. Ребенок заплакал. Стук камня о камень — наконечники делают. Седой слушал, принюхивался к дыму — корни черноголовки кто-то бросил в костер, отгонять мошкару.

Темнеет небо. Оглянулся резко, словно видна была его тень, и ее чужая тень коснулась. Зверь стоял на краю поляны. Черный. Большой. Молодой еще, но сильный. Зверь пошел мягким шагом к охотнику. Седой изготовился — вцепиться в пасть, задушить. А потом замер, словно йука при встрече с опасностью. Синими были глаза энихи, поблескивали, как у всех хищных зверей. Синие.

— Харруохана, — выдохнул Седой, и руки его опустились.

Зверь стоял рядом, и Седой видел — он смеется. Энихи не умеют смеяться. Зверь развернулся и мягкими длинными прыжками полетел над травой, к стойбищу.

Седой закричал ему вслед, крик гортанный ворвался в стойбище раньше харруоханы. А потом раздался крик женский.

Двоих потеряло племя — сильную женщину и молодого охотника, воспитанника Рыжебрового. Никто не осмелился поднять руку на харруохану, кроме этого юноши. И впредь никто не посмеет.

“Тот, кто приносит ночь” волен выбирать любые жертвы.

**

Настоящее. Лес неподалеку от реки Читери

Камень оказался весь в углах и выступах — Огонек вертелся, пытаясь устроиться. На земле сидеть не хотелось — снуют всяческие жуки, многоножки; хоть отдохнуть спокойно… спокойно не удавалось.

В конце концов сполз-таки с камня, улегся рядом. В тени раскидистого дерева акашу было уютно. Высоко — на два человеческих роста — с ветви свисали плоды, красные, вполне съедобные. А если сжевать терпкую мякоть, доберешься до похожей на орех сердцевинки… Проглотил слюну. Прикрыл глаза, но не до конца — сквозь ресницы разглядывал тонкие стебли травы, гусеницу, неторопливо ползущую по делам…

Возле ноги что-то шевельнулось. Мальчишка сел, глядя на пристроившегося рядом зверька. Тот, заметив человеческое внимание, шмыгнул за камень, потом высунулся, подергивая короткими усами. Большеухий, похож на лисицу, только шерстка бурая. И словно рыжеватый свет изнутри.

Огонек протянул было руку — погладить. Потом вспомнил — Огненный зверь… и жар чувствовался от него, нога мальчишки согрелась.

“Нельзя его трогать”, — говорил Кайе.

Зверек удобно расположился рядом. Особого внимания на мальчишку уже не обращал.

“Неужто пришел ко мне? Погреть… чтоб не было так одиноко?”

Испуг мешался с восторгом. Огонек помнил рассказ про ожоги… но сейчас зверек лежит почти рядом, на расстоянии чуть больше локтя. И ничего…

“Неужто он чувствует… его?” — подумал подросток. Это походило на правду. Чимали, айари… они ведь связаны как-то. Это Кайе упоминал.

— Это ты к нему пришел? — прошептал Огонек. Зверек насторожил уши, но головы не повернул.

Мальчишка подумал и, внутренне досадуя на себя за глупость, попросил:

— Если его увидишь… передай, что я жив… если ему интересно, конечно.

Прогнал неприятную мысль — вдруг к тому моменту, как эти двое сумеют встретиться, от Огонька останется кучка костей? Лес был милостив к полукровке, но случается по-всякому. Опасней хищников, змей и ядовитых растений оказались люди.

Только, прожив совсем еще мало весен, невозможно поверить, что путь в самом деле может оборваться скоро. Пока ведь везло, и причем сильно везло.

Со вздохом перевернулся, оперся локтями о землю, подбородок опустил на сплетенные пальцы. Все вокруг было таким настоящим… не позволяло думать о смерти, но ведь она рядом.

А была еще ближе.

…Привстать, отползти от камня. Прислониться спиной к многовековому дереву — живая кора, дышит — и сидеть так вечно. Просто жить… как живет бабочка-однодневка или облачко в вышине.

Но я не смогу, думал мальчишка. Я уже не смогу. Я не помню о себе ничего — но ведь было же что-то . Иначе откуда странные сны, знание леса, птичка из серебра?

Словно услышав его мысли, серая птица-кауи защелкала, засвистела. Мальчишка задрал голову, пытаясь разглядеть ее через переплетенье ветвей.

Я хотел бы начать заново, думал он. В Астале… пытался до последнего. Останься я там, не случись Башни, что было бы? Может, семья Тайау смирилась бы. Но Кайе ведь растет. Еще немного, и перестанут быть интересны игры. А что потом? Покровительство, снисходительное и жестокое? Он не отказывается от данного слова… он не выбросил бы полукровку, как ненужную вещь.

— А я пожелал ему смерти, — негромко проговорил Огонек.

Рыжий зверек в траве насторожил уши. Почесал себя задней лапой под подбородком и побежал по своим делам. Непохоже было, что рассердился, да и вообще вряд ли понял, о ком речь.

С его исчезновением снова нахлынула тоска, ознобом по коже — а вечер был теплым… Только вспоминать было холодно.

Грис он потерял на третьи сутки — привязал на ночь к дереву, устраиваясь спать на ветвях, а утром не обнаружил и веревки. Вздохнув, понадеялся, что животину не сожрали, по крайней мере — сама отвязалась. Ехать на ней было — одно мучение, без седла да нормальной узды — но все же быстрее. Хотелось оставить город как можно дальше за спиной.