Словарь имен собственных. Метафизика труб

– Ну, когда-нибудь нужно было сказать, так почему не сейчас?

– Конечно. Но зачем же так грубо? До сих пор ты была самой лучшей матерью. А теперь обращаешься со мной так, словно никогда не считала меня своей дочкой.

– Потому что ты меня предала. Ты же знаешь, как я мечтала увидеть тебя балериной.

– Но ведь со мной произошло несчастье! Разве я виновата?

– Да, виновата! Если бы ты не вела себя по-идиотски и не лишала себя кальция, все было бы хорошо!

– Но ведь я жаловалась тебе, что у меня болят ноги!

– Неправда!

– Нет, правда! Ты еще похвалила меня за мужество.

– Ты лжешь!

– Я не лгу! Ты считаешь, что это нормально – когда мать хвалит дочь за то, что у нее болят ноги? Я же просила о помощи, а ты меня не услышала.

– Ну что ж, давай обвиняй теперь во всем меня.

Плектруда потеряла дар речи от такого вероломства.

Все рухнуло: у нее не было больше судьбы, не было родителей, не было ничего.

Дени был добр к ней, но пасовал перед Клеманс. А та категорически запретила ему нахваливать Плектруду за вернувшийся аппетит:

– Не смей поощрять ее обжорство, слышишь? Она и так толстая!

– Ну, не такая уж толстая, – промямлил ее муж. – Чуть-чуть округлилась, только и всего.

И эти слова ясно показали Плектруде, что она лишилась союзника.

Сказать пятнадцатилетней девочке, что она толстая или даже «чуть-чуть округлилась», когда она весит всего сорок килограммов, – все равно что запретить ей расти.

Перед лицом такого несчастья остается выбирать из двух зол: голодание или обжорство. Каким-то чудом Плектруде удалось избежать и того и другого. Она сохранила нормальный аппетит. Здоровый аппетит подростка, который любой врач счел бы спасительным для растущего организма, а Клеманс находила «чудовищным».

На самом деле этот внезапно проснувшийся аппетит был вполне естественным: Плектруде требовалось наверстать потери аскетических лет отрочества. Благодаря своей страсти к сыру она подросла на три сантиметра. Метр пятьдесят восемь для взрослой девушки все же лучше, чем метр пятьдесят пять.

В шестнадцать лет у Плектруды начались менструации. Она поделилась этой радостной новостью с Клеманс. Та лишь презрительно пожала плечами.

– Тебе не нравится, что у меня наконец все в порядке? – спросила девушка.

– Сколько ты весишь?

– Сорок семь килограммов.

– Ну вот, так я и думала: ты безобразно разжирела.

– Сорок семь килограммов при росте метр пятьдесят восемь – и это ты называешь разжиреть?

– Посмотри правде в глаза: тебя просто разнесло!

Плектруда, которая к этому времени уже обрела свободу движений, сбежала к себе в комнату и бросилась на кровать. Она не плакала: ее душила ненависть, и этот приступ ярости продолжался несколько часов. Девушка била кулаками в подушку, а в голове у нее набатом звучал голос: «Она хочет моей смерти! Моя мать хочет меня убить!»

Плектруда так и не отучилась считать Клеманс своей матерью: какая разница, кто ее родил, та или другая! Клеманс была ее матерью, потому что именно она дала ей настоящую жизнь – дала, а теперь замыслила отнять ее.

На месте Плектруды многие подростки покончили бы с собой. Надо думать, у нее был чертовский запас жизненных сил, так как в конце концов она поднялась и громко, спокойно сказала:

– Не надейся, мама, я не позволю тебе убить меня!

И она взяла себя в руки, насколько это возможно для шестнадцатилетней девочки, утратившей все. Раз мать сошла с ума, значит она станет взрослой и будет сама отвечать за себя.

Она записалась в театральную школу. И произвела там настоящий фурор. Этому немало способствовало ее имя. Такое имя – палка о двух концах: если его носительница уродлива, оно подчеркнет ее безобразие, а если хороша собой, то странная звонкость этого имени стократ увеличит красоту.

Это как раз и был ее случай. Стоило юной девушке с дивными глазами и поступью танцовщицы показаться на публике, как она буквально завораживала всех окружающих. Когда же люди узнавали ее имя, они смотрели на нее еще внимательнее, восторгаясь пышными волосами, трагическим взглядом, безупречным рисунком губ и нежным цветом лица юной актрисы.

Педагог сказал Плектруде, что у нее есть внешние данные (это крайне удивило ее: а у кого их нет?), и посоветовал ходить на кастинги.

В результате ей дали роль юной Джеральдины Чаплин в снимающемся телефильме; увидев девушку, Джеральдина воскликнула: «В ее годы я не была такой красавицей!» И все же некоторое сходство между двумя этими трогательно тонкими личиками сразу бросалось в глаза.

Съемки давали Плектруде небольшой заработок – увы, недостаточный для достижения поставленной цели: уйти от матери. По вечерам она старалась приходить домой как можно позже, лишь бы не столкнуться с Клеманс. Но разминуться удавалось далеко не всегда, и, войдя, она слышала:

– Смотри-ка, вот и наша пышечка пожаловала!

И это было еще не самое обидное. Клеманс могла сказать и похуже:

– Привет, толстуха!

Реплики, казалось бы, вполне абсурдные, но ранили они глубоко – нужно было видеть лицо матери, когда она наносила свои удары.