Словарь имен собственных. Метафизика труб

Отвечала только на вопросы, касавшиеся ее беременности. В остальных случаях упорно молчала.

Зато она мысленно говорила сама с собой: «Я хорошо сделала, что убила Фабьена. Он был не плохой, просто заурядный. Единственное, что в нем было незаурядного, – это револьвер, но он и ему нашел бы самое обычное применение – стрелял бы в мелких воришек или, чего доброго, дал бы поиграть малышу. Нет, я поступила правильно, обратив это оружие против него. Назвать своего ребенка Танги или Жоэль – значит уготовить ему жизнь в заурядном мирке, заранее сузить горизонт. А я хочу подарить ему бесконечность. Пусть он не чувствует себя связанным, пусть имя поможет ему обрести необычную судьбу!»

Люсетта родила в тюрьме девочку. Взяв новорожденную на руки, она взглянула на нее с бесконечной любовью. Ни одна молодая мать не взирала на своего младенца с таким восторгом.

– Ты прекраснее всех на свете! – твердила она дочери.

– Как вы ее назовете?

– Плектруда.

Целые делегации надзирательниц, психологов, каких-то ничтожных юристов и еще более ничтожных врачей пытались отговорить Люсетту: она не может назвать так свою дочь!

– Нет, могу. У нас была такая святая – Плектруда. Не помню, чем она прославилась, но она точно существовала.

Проконсультировались со специалистом, он подтвердил наличие такой святой.

– Люсетта, подумайте же о девочке!

– А я только о ней и думаю.

– У нее будет куча проблем из-за такого имени.

– Зато люди сразу поймут, что моя дочь – необыкновенная.

– Можно зваться Марией и быть при этом необыкновенной.

– Нет. Имя Мария не оберегает. А имя Плектруда – надежно, его второй слог тверд и звонок, как щит.

– Ну назовите ее хотя бы Гертрудой, и то будет легче.

– Нет. Первый слог Плектруды напоминает «пектораль»[1]; это имя – талисман.

– Это имя – дикость, ваш ребенок станет посмешищем для людей.

– Нет. Оно сделает ее сильнее и научит защищаться.

– Но к чему давать ей лишний повод для защиты? У нее и без того будет достаточно неприятностей в жизни!

– Это вы меня имеете в виду?

– И вас в том числе.

– Успокойтесь, я недолго буду мешать ей. А теперь слушайте: я сижу в тюрьме, я лишена всех прав. Единственное, что у меня осталось, – право назвать моего ребенка так, как я хочу.

– Это чистейший эгоизм, Люсетта!

– Напротив. И потом, вас это не касается.

Она настояла на том, чтобы ребенка окрестили в тюрьме, – таким образом она могла проследить за исполнением своей воли.

Той же ночью Люсетта разорвала простыни, связала обрывки и повесилась. Утром надзиратели обнаружили в камере ее почти невесомый труп. Она не оставила никакого письма, никаких объяснений. Имя дочери, на котором она так упорно настаивала, было единственным ее завещанием.

Клеманс, старшая сестра Люсетты, приехала в тюрьму, чтобы забрать ребенка. Тюремное начальство было очень довольно, что избавилось от маленькой новорожденной, появившейся на свет при столь зловещих обстоятельствах.

У Клеманс и ее мужа Дени было двое детей – четырех и двух лет, Николь и Беатриса. Они решили, что Плектруда станет их третьим ребенком.

Николь и Беатрисе показали их новую сестричку. Им и в голову не приходило, что это дочь Люсетты, о которой они почти ничего не знали.

Они были еще слишком малы, чтобы воспринимать имя девочки как дикую нелепость, и свыклись с ним, несмотря на некоторые трудности в произношении. Довольно долго они звали ее Пекрудой.

Никогда еще свет не видел младенца, который так умел бы вызывать к себе любовь. Уж не чувствовала ли эта малышка, какие трагические события предшествовали ее рождению? Своими проникновенными взглядами она словно заклинала окружающих не принимать случившееся во внимание. Следует отметить, что глаза Плектруды обладали одним неоспоримым достоинством – они сияли неземной красотой.

Тщедушная кроха устремляла на свою цель бездонный взгляд магнетической силы. Казалось, эти огромные прекрасные очи говорят Клеманс и Дени: «Любите меня! Ваш удел – любить меня! Мне всего восемь недель, но, несмотря на это, я уже необыкновенное, высшее существо! Если бы вы знали, если бы вы только знали!..»

Дени и Клеманс как будто и в самом деле знали. Они с первого же дня восхищались Плектрудой. Все в ней было оригинально и странно – и невыносимая медлительность, с которой она сосала молоко из бутылочки, и то, что она никогда не плакала, мало спала ночью и много – днем, и манера властно указывать пальчиком на предметы, которые ее привлекали.

Кто бы ни взял ее на руки, она одаряла этого человека серьезным, глубоким взглядом, говорившим ему: «Это еще только начало великой истории нашей любви, она заставит вас потерять голову».

Клеманс, безумно любившая покойную сестру, перенесла эту пылкую привязанность на Плектруду. Не то чтобы она любила ее больше своих детей, это было совсем иное чувство. Николь и Беатриса внушали ей безграничную нежность, Плектруду же она боготворила.

Обе старшие девочки были очаровательными, милыми, умненькими, симпатичными; младшая, приемная, ничуть на них не походила – божественное, яркое, загадочное, диковинное создание.