Словарь имен собственных. Метафизика труб

Смерть! Почему же я не знаю, что это такое! Меня словно упрекали, что в мои два с половиной года я еще так далеко от нее! Смерть! Да кто же лучше меня знает, что это такое? Я только-только начала забывать, что такое смерть! Ведь моя жизнь началась намного позже, чем у других детей. Неужели все забыли, что я два года прожила в коме, если только это можно называть жизнью? Неужели никто не задумывался над тем, что, когда я бесконечно долго и неподвижно лежала в колыбельке, я не жила, а умирала и вместе со мной умирало и время, и моя жизнь, и мои чувства, и мое настоящее, и мое будущее, и все, все, все?

Я слишком хорошо знала, что такое смерть. Смерть – это потолок. Если потолок знаешь лучше, чем саму себя, – это смерть. Потолок, что застилает глаза и не позволяет мыслям улететь ввысь. Потолок – это крышка гроба. Когда приходит смерть, вашу черепную кастрюльку прикрывают огромной крышкой. Со мной это случилось не в конце, а в начале жизни, и, несмотря на младенческий возраст, я все же сохранила об этом смутные воспоминания.

Когда поезд из туннеля метро вырывается на воздух, когда раздвигается черный занавес, или заканчивается приступ удушья, или после долгой разлуки смотришь в любимые глаза – крышка смерти приподнимается и темный погребок, в котором томится наш мозг, распахивается навстречу небу.

Кому довелось встретиться со смертью лицом к лицу и ускользнуть из ее объятий, уже никогда не расстанется со своей Эвридикой: он знает, что несет на себе ее печать, и не желает больше заглядывать ей в лицо. Смерть – как черная дыра, как комната с зашторенными окнами, как беспросветное одиночество – страшит и одновременно манит сладостной надеждой на успокоение. Не сопротивляйся, поддайся этому соблазну – и тебя ждет вечный покой и вечный сон. Эвридика заманивает нас столь искусно, что порой мы забываем, почему должны сопротивляться ее чарам.

Но сопротивляться нужно, необходимо, потому что билет у нас только в одну сторону. А иначе не стоило бы и трудиться.

Я сижу на лестнице и думаю о бабушке с белым шоколадом. Ведь это она помогла мне освободиться от смерти. И вот прошло так мало времени, и наступил ее черед. Словно произошла какая-то мена. Получается, что своей жизнью она заплатила за мою. Догадывалась ли она об этом?

Но раз она живет в моей памяти, значит существует. Бабушка освободила мою память от сковывавшего ее панциря. И я плачу ей тем же: в моей памяти она по-прежнему живая, вместе со своим шоколадом, который она держит, как скипетр. Только так я могу отблагодарить ее за то, что она сделала для меня.

Я не плакала. Я поднялась в комнату и начала крутить волчок – самую лучшую игрушку в мире. Свой пластиковый волчок я не променяла бы на все богатства мира.

Час за часом я крутила этот волчок, наблюдая за его вращением. И это вечное вращение настраивало меня на философский лад.

Да, я знала, что такое смерть. Однако мне хотелось узнать о ней побольше. Меня мучило множество вопросов. Но официально я владела лишь шестью словами. Среди них – ни одного глагола, ни одного союза, ни одного прилагательного. Как же задавать вопросы, обладая таким ничтожным лексиконом? На самом деле в моей голове роилось множество самых разных слов – но каким образом от шести слов сразу перейти к тысяче и не выдать при этом тайные кладовые моих знаний? По счастью, у меня была Нисио-сан. Она говорила только по-японски, и моей матери было трудно с ней общаться. Но я могла потихоньку говорить с ней на ее языке.

– Нисио-сан, почему люди умирают?

– Так ты умеешь разговаривать?

– Никому об этом не говори. Это секрет.

– Твои родители обрадуются, когда узнают, что ты говоришь.

– Я решила сделать им сюрприз. Почему люди умирают?

– Потому что Бог этого хочет.

– Ты в это веришь?

– Не знаю. На моих глазах столько людей умерло: сестру раздавил поезд, родители погибли под бомбежкой во время войны. Не знаю, зачем это понадобилось Богу.

– Тогда почему же умирают?

– Ты говоришь о своей бабушке? Но старые люди всегда умирают.

– Почему?

– Когда человек долго живет на свете, он устает. Для стариков умереть – все равно что лечь спать. Для них это как отдых.

– А если умирают молодые?

– Сама не знаю, почему такое случается. Ты все понимаешь, что я говорю?

– Да.

– Так ты по-японски заговорила раньше, чем по-французски?

– А разве это не одно и то же?

Я еще не понимала, что есть разные языки. В моем представлении существовал единый и многообразный язык, говоря на котором можно по собственному усмотрению вставлять то японские, то французские слова. И мне пока еще не доводилось слышать языка, который бы я не понимала.

– Если бы это было одно и то же, почему я не говорю по-французски?

– Не знаю. Расскажи мне о бомбежке.

– Ты уверена, что хочешь этого?

– Да.