Словарь Ламприера

Стихия воздуха, колыбель бесплотных душ, вторая из стихий, над которыми владычествует Юнона, и, как считали древние, женская стихия, приняла его в свои объятия и долгие годы качала и нежила его, прижимая к груди, омывая прохладными потоками, позволяя ему бродить по невидимым лестницам и нырять в воздушные колодцы, ошеломляя его великими тайнами полюсов, укрывая в безопасном небесном убежище от зубастой пасти земли, к которой его тянуло бремя тяжкого долга. Долг увлекал ее дитя к земле и морю, а дитя так нуждалось в воздухе, и свете, и солнечных лучах. Долг заставлял его стремиться к темной цели, и ему пришлось обуть железные сапоги, в то время как ему были нужны лишь крылья чайки и молитва о вознесении. Долг велел ему предпочесть сияющему эфиру темные склепы, куда не падал луч солнца, по доброй воле он спустился вниз, ибо за его спиной осталась пылающая Рошель и те, кто ее предал, и он знал, что тихий жалобный плач и стоны умирающих не смолкнут никогда, ибо воздух — это колыбель бесплотных душ. Он должен был находиться здесь, с ними, до тех пор, пока они не смогут все вместе подняться выше, и это восхождение зависело только от него. Его привязывали к земле незримые узы, они были прочнее, чем стальной трос, на грубом земном языке это называется местью, возмездием, расплатой — и сейчас эта расплата свершилась. Теперь он мог подниматься, мог и помедлить над испещренной рубцами и шрамами землей и сверху смотреть, как продолжаются там, внизу, извечные неистовство и суета. Он выполнил то, что должен был выполнить, и теперь узы, которые привязывали его к земле, спали с него, и он мог подняться ввысь, к яростному желтому оку, вдыхающему жизнь в бесконечные бесстрастные небеса… Подожди, сказал он себе, подожди, ибо это последние мгновения. Он повис над израненным ликом столицы и проследил за меандром голубой реки, извивами уходящей на восток, в открытое море, — жирная змея в блистающей чешуе, распахнувшая челюсти устья навстречу кораблям и лодкам, кажущимся крошечными щепками, которые подгоняет крепчающий ветер; причал, который он отыскал прощальным взором, был словно спичка, молодой человек на причале — крохотная бегущая фигурка, а девушка — столь же крохотное белое пятнышко, к которому юноша приближался, мчась вдоль берега; а сам он, глядящий с высоты, был чайкой, уносимой еще выше, прочь из виду, теплом июльского дня, которому так радовались те двое, внизу; он был черной точкой в синеве, исчезающей подробностью рошельской бойни, ускользнувшей из горящей цитадели в ту далекую ночь и известной молодому человеку и девушке на пристани под именем Септимуса.