Словарь Ламприера

Цитадель, темница бесплотных душ. Изможденные люди толпятся, они окружают женщину со всех сторон. Она пытается собрать своих детей возле себя. Младенец у нее на руках просыпается, и тоненькие всхлипы несутся в ночь. Вокруг острые локти, плечи, ребра, обтянутые кожей скулы и подбородки, впавшие от голода щеки. Вот все ее потомство выстроилось перед ней, и медленная волна рошельцев, катясь вперед, уносит их с собой. Уже далеко за полночь. Самый младший снова начинает плакать, и женщина крепко прижимает его к груди, чтобы успокоить. Она — знатная, богатая дама, она не привыкла обходиться без посторонней помощи в хозяйстве и воспитании детей, но осада положила конец всем различиям, а хозяин дома, ее супруг и отец этих детей, их защитник, бежал. Его партнеры тоже готовятся к побегу. Они ожидают внизу, под цитаделью. Завтра город падет. Цитадель у всех на устах, в ней единственная надежда рошельцев, единственное безопасное место, где гугеноты скроются от врага их веры. Они соберутся в цитадели, чтобы спасти свои души. И снова пронзительный плач ребенка перекрывает ропот толпы. Факельный свет отражается в потемневших окнах, впереди высится цитадель. Этой ночью сотни, тысячи душ колоннами вливаются в ее ворота. Тяжелые створки ворот распахнуты, и темная масса тел колышется в гигантском зале с ярусами балконов и высокими стрельчатыми окнами. Потолок бесконечно высоко, рошельцы копошатся внизу, как насекомые, все новые и новые волны жителей катятся от ворот в центральный зал. Они вынуждены пробиваться все дальше и дальше, сбиваться все теснее и плотнее. Осада приучила их к терпению. Ворота за ними закрыты и заперты на засов. Они внутри цитадели, они ждут. Ребенок поднимает личико к лицу женщины. Он видит, как она всматривается во что-то поверх голов. Она хмурит брови, она замечает что-то у дальней стены цитадели, ропот толпы становится громче. Внезапно раздается первый тревожный крик. Как он потом подсчитал, ему было тогда пять месяцев от роду. Мать смотрит на него. У нее серо-голубые глаза. Ужас пробегает дрожью по телу толпы. Люди начинают ломиться к дверям. Появляются первые клубы дыма, их видят все: каждый из них, только что исполненный неясных надежд, каждый ребенок, каждая мать. Но двери заперты на засов снаружи, и первые люди, добравшиеся до ворот, тщетно пытаются подать знак остальным, отчаянно машут руками напирающей на них объятой ужасом людской волне, и медленно оседают под ноги своим собратьям, громоздящимся на них в кучу у ворот. От дальней стены зала доносится женский визг. Его братья и сестры цепляются друг за друга, мать крепко сжимает его в объятиях, словно надеясь защитить его взор от этой страшной картины. Он извивается у нее в руках и смотрит вокруг в младенческой немоте, все еще безучастно, широко распахнув глаза. Из щелей между досками пола пробивается дым, мужские и женские крики становятся громче. Те люди, что собрали их сюда, исчезли. Первые языки огня прорываются сквозь доски у дальней стены, а потом некоторое время ничего не происходит. Волна рошельцев откатывает от ворот, тихо горят маленькие огоньки. Это были странные минуты. Рошельцы чувствуют, что должна начаться паника, но паники нет. Те, кто стоит на балконах, молча смотрят на столпившихся внизу. Те, что внизу, смотрят друг на друга. Огонь разгорается немного ярче. Люди начинают отворачиваться, кашлять в платки. Они чувствуют через подошвы обуви, что пол становится все теплее. Огонь горит внизу, в подвалах. Младенец тоже кашляет, глаза его начинают слезиться. Дети окружают мать, и она что-то им шепчет. По всему переполненному залу другие семьи тоже сбиваются теснее; где-то не хватает матери, где-то — отца, где-то — ребенка. Но никакие слова уже не могут ничего изменить. На мгновение в цитадели воцаряется тишина, все понимают, что сейчас произойдет.