Словарь Ламприера

Поднялся ветер. Примостившись за рулевой рубкой «Виньеты», Ламприер склонил голову на плечо девушки и следил взглядом за чайками, взлетающими с мыса. Капитан Рэдли отхлебнул из фляги, спасаясь от холода, и протянул напиток своим пассажирам. Когда Ламприер взял у него из рук флягу, капитан встретился взглядом с молодым человеком и лукаво подмигнул. Джульетта рассмеялась. Она вытащила словарь из кармана его пальто и рассеянно перелистывала страницы. Септимус видел, как ее палец скользит по строкам. Всякий раз, когда она переворачивала страницу, тело ее на миг отодвигалось от Ламприера, и юноше казалось, что она снова покидает его. Ветер свистел, раздувая паруса. Вода, окружавшая пакетбот, была темнее просторной синевы открытого моря; свет преломлялся под разными углами, играя всеми цветами морской палитры. В ту ночь, на крыше театра, виконт застыл на месте, не в силах оторвать взгляд от существа, парящего в воздухе за спиной его жертвы. Парапет ускользал из-под ног Ламприера, юноша падал. Потом — запах гари, свист ветра, как сейчас, в парусах, привкус соли на губах. Виконт попятился с перекошенным ртом и пепельно-бледным лицом. Сильная рука толкнула Ламприера в спину… Или все было иначе? Вкус соли на губах, свистящий порыв ветра, потом сильная рука и запах чего-то горелого за спиной, в угольно-черной бездне, распахнувшейся под ногами, — и толчок, падение, свинцовый лист крыши, застилающий ночное небо. Этого не могло быть. Это было необъяснимо. Почему Септимус сказал Джульетте, кто был ее отцом? Почему он вернул ее Ламприеру? Темные волны и упрямый ветер гнали «Виньету» вперед. Рэдли кричал на матросов. Джульетта толкала его под бок, указывая на чистую страницу, завершавшую словарь, и на лице ее был вопрос: это пустое место оставлено для последней статьи?

Внизу, под городом, погруженным во мрак, под толпами людей, огнями факелов и обманными горизонтами ночного неба, вздымалась и тряслась земля. Из пылающих руин восставала Рошель. Септимус торопливо шагал по улицам, Ламприер то цеплялся за своего спутника, то, в свою очередь, поддерживал его. Знакомая комната. Знакомые подозрения. Души рошельцев волновались и трепетали, Ламприер засыпал его своими вопросами. Потом — передышка: Ламприер наконец собрал воедино последние обломки мозаики, разбросанной вокруг него усилиями Девятки. Огромная белая луна сияла в окне. Ламприер соединил символ на перстне с водяным знаком, водяной знак — с гаванью и гавань — с заветным именем… Септимус попытался предложить ему ответный дар. Он перебирал в уме формулировки, потянувшись в этот последний миг к родственной душе, но Ламприер был слишком неловок, Девятка была слишком близка, наступило время расплаты. Признания, которые приходили на ум Септимусу, запоздали… брат, родная душа, — слишком поздно. Ламприер уже стоял перед пастью Зверя, все еще ничего не понимая, повернувшись спиной к Септимусу, и с губ его вот-вот должно было слететь имя города. Септимус оказался неважным режиссером. Он забыл, что это последняя сцена, в которой они должны играть вместе. Кукловоды ждут его, и он не должен вызвать никаких подозрений. «Это началось здесь, в…» Да, подумал он и нанес удар своему другу. Все это началось в Рошели. В лунном свете лицо юноши казалось спокойным и умиротворенным. Теперь можно было начинать эндшпиль. Пора спуститься под землю — им обоим. Септимус проберется по тайным туннелям в недрах осажденного города, сжимая в руках пороховую мину. Подземный Зверь откроет перед ними свои ужасные глубины, свои зловещие цели, но его собственный замысел был еще глубже, а цель его — предельно ясна. Дуга гигантского эллипса замкнулась, и, оставляя Ламприера неподалеку от трупа, который он сочтет телом своего предка, Септимус снова вспомнил свой первый полет далекой ноябрьской ночью. Тогда он только начал свой путь, который приведет его сюда, в эту конечную точку, через долгие годы испытаний. Души в своей темнице принялись метаться кругами, трепетать и вскрикивать. Ламприер остался лежать в туннеле, а Септимус двинулся дальше к огромному аванзалу.