Словарь Ламприера

Все начинается сначала, но теперь весь зал захватывает постепенно некое общее сложное движение, смутный толчок расходится концентрическими кругами из центра разврата, а на самом-то деле — от Карги. Она прервала урок танцев как занятие недостойное и глядит теперь по сторонам, высматривая парочки целующихся, фыркающих и потягивающих вино, которые под ее свирепым взглядом начинают разъединяться. Руки благоразумно оставляют в покое корсажи, никто больше не осмеливается шлепать прельстительно отставленные зады, мужчины и женщины расходятся, словно волны Красного моря, и прощания влюбленных, воздушные поцелуи и клятвы верности создают мелодраматическую атмосферу, словно неуклюжие переводы из либретто Кальцабиджи. В воздухе нависает ожидание. Щеголи, грубияны, франты и важные персоны оказываются на той стороне комнаты, где сидит Ламприер, тогда как кокотки, нимфы, куртизанки и камелии занимают места на другой; некоторые лица кажутся как будто знакомыми, но вспоминать нет времени, потому что Карга уже трижды ударила по полу своей тяжелой клюкой и отступила к очагу. Сцена пуста, и на ней появляется Септимус.

У него торжественный вид. Он обращается к участникам вакханалии, и приближение чего-то серьезного слышится в его словах.

— Друзья мои, — начинает он, — уважаемые дамы, — обернувшись к ним, — в этом самом изысканном и компанейском из всех клубов (Крики: «Точно, точно!», «Лучше не бывает!») мы провели множество счастливых часов, которые мы если бы только могли вспомнить, то ни за что бы никогда не позабыли. Здесь мы пили (Бормотания: «Верно, верно», «Это уж несомненно»), здесь мы пели, здесь мы… (Следует пауза для пущего эффекта.) бесчинствовали! («Ха! Было, было!», «Лучшие бесчинства во всем городе». Присутствующие обмениваются взаимными: «Доброго вам бесчинства, сэр!») Но… (Септимус поднимает палец, и остальные уже знают, что он хочет сказать.) самое главное, здесь мы съели… (Слушатели затаивают дыхание.)… невероятное количество свинины!

При упоминании о свинине комната взрывается, отовсюду слышатся возгласы, в воздух летят шляпы, бесчинства пока приостановлены, и участники по-прежнему разведены по разным сторонам комнаты, ожидая праздничной вседозволенности. Со своего места у очага Карга отвечает на восторги присутствующих тем, что швыряет в середину ликующих участников собрания обжигающий ломоть свинины с поджаристой корочкой, на который те бросаются, бешено скрежеща зубами и истекая слюной.

— Мадам! — приветствует ее галантный Септимус, и компания поднимает в ее честь стаканы.

— Пейте до дна, мальчики мои, — поощряет она и пытается выполнить неустойчивый пируэт, который срывает шумные аплодисменты. Септимус пользуется всеобщим благодушным настроением.

— Друзья мои, — продолжает он, — сегодня здесь с нами находится один мой очень дорогой знакомый (собравшиеся с любопытством озирают комнату, кто бы это мог быть?). Молодой человек, брошенный в стремнину реки жизни. И если для сироты он еще слишком молод, то уже достаточно созрел для того, чтобы быть нашим другом. Поприветствуем вместе со мной моего партнера в сегодняшней игре, мистера Джона Ламприера!

Под поощрительные аплодисменты Ламприер предстает перед собравшимися. Септимус важно продолжает речь, пародируя интонации ученого лектора:

— А теперь, как известно всем знающим поварам, самый сочный, ароматный, самый великолепный, но одинокий свиной бок обречен на то, чтобы испытывать ущербность на пике своего совершенства, чтобы с шумом падать на землю с зенита своей славы в загонах Эвмея, если он лишен своей естественной спутницы, своей, так сказать, наложницы… Друзья мои, я говорю, конечно, о выпивке.

Поросячий клуб трижды ударяет стаканами по столу.

— Да, друзья мои, выпивка. Утешение покинутых жен, смазка нашего флота; и если она достаточно хороша для матросов и их бабенок, — призывно протянув руки, он продолжает заунывно, — то, разумеется, разумеется, она достаточно хороша и для нас?

Несколько реплик из зала: «Разумеется, хороша», «А то!» — подтверждают истинность сказанного.

— И поэтому мы играем.

Выговорив это, Септимус замолкает и меряет шагами пол, пальцы правой руки сосредоточенно прижаты к переносице, он весь погружен во внезапно нахлынувшие мысли. Интермедия.

— … возможно, это и не самая атлетическая из всех игр, она вполне может показаться скучной ученым мужам и даже hoipolloi , но зато у нее есть два неоспоримых преимущества. Первое, в ней участвуют ведра, нет, целые бадьи выпивки. — Поросячий клуб громким урчанием выражает одобрение, Септимус вдохновляет их. — А во-вторых, так или иначе, но это наша игра!

Ему отвечает обмирающий вздох — а-ах… Присутствующие обмениваются чувствительными взглядами, даже самые грубые и беспутные опускают взгляды долу. Кажется, на глазах у них наворачиваются слезы.