Произнесенные тихим голосом слова заставили калеку тут же замолкнуть. Поворот костылей, и вот он повернулся и поплелся прочь, побрел домой вдоль пристани. «Пошел. Вон». Этот тембр, казалось, лишал воли и Назима. Да, Бахадур, твой урок… Словно тайный знак для Назима. Этот тембр появлялся и в его голосе; но он берег его лишь для последних моментов, для мгновений самой тесной близости, что случалась между ним и другими людьми… Не более чем средство заполнить промежуток, отделявший для них понимание от смерти; не более чем мост. Этот особый тембр изгонял и страх, и торжество, и удовольствие. Оставлявший только действие. Люди слышали этот голос только однажды, за мгновение до того, как ассасин наваба отнимал у них жизнь. Но сам Назим, услышав, как этим голосом говорит кто-то другой, на мгновение утратил самообладание. Он понял, чем занимается «Мара». Мара тоже был убийцей.
— Ле Мара, — снова раздался этот голос. Он поправлял своего собеседника.
— Мессир Ле Мара, — повторил Коукер послушно, как ребенок, и, продолжая бормотать про себя «Ле Мара», неуклюжей походкой двинулся к своим людям. Назим поднял голову и успел заметить краем глаза, как в окне мансарды задернулась занавеска. Калека удалялся в противоположном направлении и был уже ярдах в пятидесяти от них.
За последующие дни обстановка почти не прояснилась. Назим следил за тем, как Коукер и другие грузчики таскают ящики туда и назад; Ле Мара также наблюдал за их работой. Корабли проходили вверх и вниз по реке, солнце светило или пряталось за тучи, но Назим так ничего больше и не узнал. И теперь, прислушиваясь к тому, как вода сочится в подвал, а снаружи без умолку шумит дождь, он спрашивал себя, каким должен быть его следующий шаг. Незнакомая земля, и затем: «Ты не должен потерпеть неудачу». Простое и прямое указание наваба — знак большого доверия; доступ в святая святых тайных желаний наваба был большой честью. Наваб избрал Назима орудием для выполнения великой задачи. «Ты не должен потерпеть неудачу, ты не должен подвести меня», — сказал ему наваб. Назим не потерпит неудачу. Он не подведет. В этом и заключался смысл их встречи, состоявшейся за несколько месяцев до сегодняшнего дня: приказание и уверенность, что он справится. Наваб послал за ним, потому что иного выхода у него не оставалось. Назим шел по коридорам дворца, наслаждаясь их несравненной прохладой. Как всегда, ему показалось, что тишина внутренних покоев тонет в его собственном настроении, в ощущении покоя. Его провели в ничем не примечательную комнату, выкрашенную в разные оттенки бледно-розового. Здесь он должен был ожидать своего господина. Назим уселся и стер из своего сознания все мысли. Так могли пройти часы, он не пошевелился бы. В саду за окном пели яркие птицы, фонтаны мелодично шумели, играя брызгами на поверхности прозрачных бассейнов, но Назим ничего не слышал.
Наваб размышлял в свое время следующим образом: он станет их партнером, будет принимать караваны, прибывающие по ночам, закроет свои уши для советников (которые ничего не будут знать), пошлет запертые сундуки к месту назначения, которое находится где-то за сотни миль и которого он никогда не видел, чтобы их там погрузили на корабль и отправили дальше, через Средиземное море, которого он тоже никогда не видел. Неужели он поступил как дурак? Он превратил свой дворец в расчетную палату, он стал простым заимодавцем, не более того, легко представить, как насмехаются над ним его предки, вот из теней в коридорах и темных углов доносится их издевательский смех… Наваб, арендатор собственного титула, а впоследствии и должник британцев, чьи потеющие набобы, промокая платками брови, вежливо, но настойчиво требовали уплаты. Они точно придерживались всех предписаний церемониала и обычаев, но не знали пощады. А он не мог заплатить. Не мог.