Словарь лжеца

«Суньтесь в словарь».

«Высуньтесь из словаря».

высуньтесь

А – артистичный (прил.)

Дейвид говорил со мною три минуты, не сознавая, что у меня во рту целое яйцо.

Я приняла свою обычную позу для обеда – нахохлилась в чулане с канцтоварами между картриджами для принтера и сложенного башнями почтового скотча. Полдень. Прекрасная это может быть штука – всопеть в себя обед – и частенько это ключевое событие всего рабочего дня. Не единожды стояла я в чулане «Суонзби-Хауса» под его световым люком и лакала суп прямо из картонки или гонялась языком за отдельными рисинками, оставшимися в замаранной емкости «Тапперуэра». Такой обед еще вкуснее, если поглощать его уединенно.

Я сунула в рот сваренное вкрутую яйцо и принялась жевать, читая дюжину слов, обозначающих конверт на разных языках, напечатанных на стенках каких-то коробок с припасами. Чтобы скоротать время, я попыталась запомнить каждое. Bor'it'ek остается единственным словом по-венгерски, какое я знаю, если не считать «Биро» и «Рубик», названные фамилиями их изобретателей – писца и человека-головоломки. Я взяла второе крутое яйцо и сунула его в рот.

Последовал обычный объем фырканья и хрюканья лицом-в-корыто, когда дверь приоткрылась и в чулан бочком протиснулся главный редактор Дейвид Суонзби.

Вообще-то титул этот полагался ему лишь по этикету. Происходил Дейвид из великой династии главных редакторов Суонзби. Я была его единственной сотрудницей.

Скованная яйцом, я таращилась, а он проник за дверь и потянул ее за собой, закрывая.

– А, Мэллори, – произнес Дейвид. – Хорошо, что я вас застал. Можно на пару слов?

Был он представительным семидесятилетним мужчиной и жестикулировал проворно и демонстративно, а в маленьком чулане так совсем не годится. Я слышала, владельцы собак часто выглядят, как их питомцы, – или же питомцы похожи на своих хозяев. Во множестве отношений Дейвид Суонзби походил на свой почерк: до нелепости высокий, аккуратный, тесаный по краям. Я же сознавала, что, как и мой почерк, часто выгляжу так, словно меня требуется прибрать или выгладить, возможно – засунуть в автоклав. Пока день тащится по циферблату, и почерк мой, и я сама постепенно превращаемся в сплошной мятый узел. Я тут жеманюсь с выбором слов: мятый, как потрепанный и вытертый, подчеркивает уют и приветливость, – хочу же сказать, что под конец рабочего дня выгляжу я паршиво. Казалось, складки отыскивают меня и ведут счет у меня на одежде и на коже, а я отсчитываю часы до той поры, когда можно пойти домой. В «Суонзби-Хаусе» это большого значения не имеет.

Дейвид Суонзби угрозы своим физическим присутствием не представлял, и несправедливо говорить, будто он загнал меня в чуланный угол. Однако помещение не было достаточно велико для двоих, и угол все-таки наличествовал – и, разумеется, в тот миг я имела непосредственное значение для того, чтобы это существительное оказалось в местном падеже.

Я дожидалась, пока начальник не сообщит мне, чего ему нужно, но он упорствовал в светской болтовне. Упомянул что-то безобидное о погоде и недавних спортивных победах и смятениях, затем снова вспомнил погоду, а когда с этим наконец разобрался, я уже запаниковала – с яйценабитым ртом: вот сейчас он же наверняка ждет от меня какого-то отклика, или что я соизволю предложить ему какую-то собственную мысль, или признаюсь в чем-то или хотя бы чем-то поделюсь в ответ? Я прикинула, что произойдет, если я попытаюсь проглотить яйцо разом – или жевать его, одновременно беседуя как ни в чем не бывало. Или же мне следует спокойно его выплюнуть, влажно поблескивающее, с отметинами зубов, в руку и попросить у Дейвида наконец выложить, что ему от меня нужно, как будто это самое обыденное поведение на свете?

Дейвид покрутил ручку этикет-пистолета, лежавшего на уровне его глаз. Чуть сдвинул, чтоб лежал на полке поровнее. Таковы редакторские повадки, подумала я. Он возвел взор к световому люку.

– Никак не могу привыкнуть к этому свету, – произнес он. – А вы? Такой ясный.

Я шамкнула.

– Вы только посмотрите. – Он перевел взгляд со светового люка на свои ботинки в жидкой солнечной лужице.

С моей стороны – одобрительные шумы.

– Априцид, – проговорил Дейвид. Произнес он его с жаром. Тем, кто работает со словом, такое нравится: отчетливо произносить что-то с восхищенными росчерками, как знатокам, и показывать, что вот у нас тот, кто знает цену хорошему слову, терруар его этимологии и редкость его марки. Затем он нахмурился, умолк. Не поправился, но я, к сожалению, помнила это слово по Тому 1 «Нового энциклопедического словаря Суонзби». Дейвид имел в виду априцитность (сущ.), тепло солнца зимой. Априцид (сущ.) означает церемониальное убийство кабанов.