«Словарь сатаны» и рассказы

Старик вошел в ворота, заковылял по широкой дорожке, уже побелевшей от густого снега, и, время от времени стряхивая дрожащей рукой снежные хлопья, забиравшиеся в каждую складку его платья, наконец предстал перед большим круглым фонарем, который горел по ночам у главного входа в здание. Словно желая скрыться от этих безжалостных лучей, он свернул влево и, пройдя довольно большое расстояние вдоль фасада, позвонил у гораздо менее внушительной двери, где свет горел только в полукруглом окне над входом и равнодушно рассеивался выше уровня человеческого роста. Дверь открыл не кто иной, как величественный мистер Тилбоди. Увидев посетителя, который сразу же обнажил голову и несколько уменьшил радиус своей раз и навсегда согбенной спины, эта важная особа не выразила ни удивления, ни досады. Мистер Тилбоди был в необычно хорошем расположении духа, что следовало приписать благотворному влиянию времени года: ибо подошел сочельник, и завтра должна была наступить та благословенная, одна триста шестьдесят пятая часть года, которую все добрые христиане встречают великими подвигами благочестия и ликованием. Мистер Тилбоди был преисполнен чувствами, приличествующими такой поре года, и его мясистое лицо и белесые глаза, слабый блеск которых только и помогал отличить эту физиономию от перезрелой тыквы, так рассиялись на этот раз, что мистеру Тилбоди, право, не мешало бы понежиться в лучах, исходивших от его собственной персоны. Он был в шляпе, в высоких сапогах, в пальто и при зонтике, как и подобало человеку, приготовившемуся выйти в ночь и непогоду по долгу милосердия; ибо мистер Тилбоди, минуту назад покинувший жену и детей, собрался в город, намереваясь закупить все то, что подкрепляет ежегодную ложь о пузатеньком святом, который забирается в каминные трубы, чтобы вознаградить отменно благонравных и, главное, правдивых мальчиков и девочек. Поэтому он не пригласил старика войти в дом, хотя поздоровался с ним приветливо.

— Здрасте, здрасте! Вовремя явились! Еще минута, и вы меня не застали бы. Я спешу, пойдемте, — пройдем немного вместе.

— Благодарю вас, — ответил старик, и свет, падавший из открытой двери, обнаружил на его худом, бледном, но отнюдь не лишенном благородства лице что-то похожее на разочарование, — но если попечители... если мое прошение...

— Попечители, — сказал мистер Тилбоди, захлопнув перед ним дверь и в прямом и в переносном смысле и лишив вместе со светом и луча надежды, — с общего согласия не согласились принять вас.

Есть чувства, которые не подобает проявлять в рождественские дни, но юмор, равно как и смерть, не считается со временем года.

— О боже мой! — воскликнул старик таким слабым и сиплым голосом, что возглас этот прозвучал отнюдь не выразительно и показался совершенно неуместным, по крайней мере, одному из тех, кто слышал его. Другому же... но разве нам, мирянам, дано что-нибудь знать об этом!

— Да, — продолжал мистер Тилбоди, приноравливаясь к походке своего спутника, который машинально и без особого успеха старался идти по следам, им же самим проложенным в снегу, — принимая во внимание некоторые обстоятельства, весьма необычные обстоятельства, надеюсь, вы понимаете... попечители решили, что принять вас вряд ли будет удобно. Будучи старшим смотрителем «Убежища» и занимая также должность секретаря почтенного совета попечителей, — когда мистер Тилбоди полным голосом провозгласил этот титул, дом, видневшийся сквозь пелену снега, ~n"e^i^a'i^i 'o`od`a`o`e"e :`a~n`o"u ~n^a^ia~a^i ^aa"e`e:`e"y, — "y ~n:`e`o`ath ~na'a"y ^i'a"yc`a'i'i^u`i "i^i^a`o^id`e`o"u ^a`a`i ~n"e^i^a`a "ida"a~na"a`a`oa"e"y ~n^i^aa`o`a, a~a^i "ida"i^i"a^i'a`e"y 'A`a'ed'y`i`a, `a ^i'i ~n^e`ac`a"e, :`o^i "id`e "a`a'i'i^u~o ^i'a~n`o^i"y`oa"e"u~n`o^a`a~o "ida'a^u^a`a'i`ea ^a`aoa ^a «'O'aaae`e`ua» ^a ^a^u~noa'e ~n`oa"ia'i`e 'iaaea"e`a`oa"e"u'i^i. ss "i^i:a"e ~n^a^i`e`i "a^i"e~a^i`i "iada"a`a`o"u "i^i:`oa'i'ia'eoa`i'o ~n^i^aa`o'o "i^i"ia:`e`oa"ea'e `o^i, :`o^i ^a^u ~n^i^i'a`u`e"e`e `i'ia ^a:ad`a ^i ~n^a^ia'e 'i'oae"aa, 'a^i"eac'i`e `e ^i `oa~o `e~n"i^u`o`a'i`e"y~o, ^e^i`o^id^ua "id^i^a`e"aa'i`eth 'o~a^i"a'i^i 'a^u"e^i 'i`e~n"i^i~n"e`a`o"u ^a`a`i, ^e^i~a"a`a ^a^u, ^e`a^e 'y`o^i `e ~n"ea"a^i^a`a"e^i ^iae`e"a`a`o"u, 'i`a`iada^a`a"e`e~n"u `ec"e^iae`e`o"u ~n^a^ith "id^i~n"u'a'o ~n`a`i^i"e`e:'i^i; ^i"a'i`a^e^i aea "i^i~n"ea `o`u`a`oa"e"u'i^i~a^i `e, "y 'a^u ~n^e`ac`a"e, 'a"e`a~a^i:a~n`o`e^a^i~a^i d`a~n~n`i^i`oda'i`e"y ^a`aoa~a^i "aa"e`a — :a`i'o ~n"i^i~n^i'a~n`o^a^i^a`a"e^i `o`a^eaea :'o^a~n`o^a^i `i`e"e^i~nad"a`e"y, "id`e"e`e:a~n`o^a'oth`uaa ^e`a'i'o'i'o "id`ac"a'i`e^e`a, — 'a^u"e^i daoa'i^i, :`o^i `i^u 'ia ^a"id`a^aa ^a^uc^a`a`o"u ~o^i`o"y 'a^u `i`a"ea'eoaa ~n^i`i'ia'i`ea ^a "i^i"eac'i^i~n`o`e «'O'aaae`e`u`a», ^e^i`o^id^ia `i`e"e^i~n`o"uth 'a^iae`ea'e ^a^aada'i^i 'i`ao`e`i c`a'a^i`o`a`i.