Словацкие повести и рассказы

Мы пошли на прогулку. Сначала свернули на Фарскую улицу, потом вдоль городского вала попали к Глинищам. Дорога вела дальше к Новинам и Биндишу, но сторож по этой дороге никого не пускал, потому что уже начал завязываться виноград. Жаль! Около Биндиша растет рябина, у которой ствол в обхвате — семь с половиной метров. Не верите? Ее как-то обмерили кнутами кооперативные конюхи.

Мы обошли сторожа и пошли по Винарской улице как бы домой. По дороге я рассказывал Розарке, до чего здорово я когда-то стрелял из рогатки. Бывало, попадется мне удобная ветка развилкой, и я подыскиваю к ней резинку да кусочек крепкой кожи. Кожу я иногда срезал со старых ботинок, но случалось по ошибке обкорнать и такие, что еще можно было носить. Сколько раз мне за это попадало!

И была у меня ватага мальчишек — они всегда тянулись за мной, когда я выходил стрелять воробьев. Конечно, я брал с собой не всякого, только самых отчаянных. Но как было решить, кто из них стоящий?

Я выстраивал их в ряд, а сам отходил на несколько шагов.

«Ты со мной, ты нет, ты да, ты нет, ты да, и ты тоже…»

В каждого я потом пулял камешком, целясь в ноги. Если какой уворачивался, значит, был он трус, тряпка, и такого я прогонял. А те, которых я отбирал, шли за мной на некотором расстоянии, камешки мне собирали.

— Подайте мне лонгрифт, — командовал я, завидев на акации воробья.

И мальчишки, разом взглянув на меня, все протягивали мне лонгрифты — острые такие камешки, которыми я стрелял по дроздам, воробьям, да и куропатку ими можно было оглушить.

— Подайте удибар, — говорил я, когда хотел сбить птицу поинтереснее, например важного сорокопута, зорянку или соловья. Ей-ей, мне даже жалко было стрелять в них! А удибар — это был плоский камешек, гладкий со всех сторон, и, если попадался навстречу сторож, такой камешек легко было спрятать в ладони.

— А ну, где ваши рогатки? — спрашивал, бывало, сторож.

— У нас их нет! — отвечали мы хором.

— Как это нет?

— Откуда нам их взять-то?

— Ну-ну! — грозил сторож. — Вот как доберусь до вас, небось признаетесь!

— Да вы обыщите! — показывали мы ему свои карманы, в то время как рогатки были спрятаны за пазухой.

— Ничего, я вас устерегу! — ворчал сторож, переводя взгляд с одного на другого.

А мы ему:

— За что вы нас, дядя?

— Нечего отпираться! Еще скажете, что вы и рогатки в жизни не видели!

— Рогатки?

— А-а-ах вы такие-сякие немазаные-е-е! Вот я вас сейчас по одному в работу-то возьму, тогда как запоете? А ну, кто из вас на черешни лазал?

Мы смеялись.

— Не поняли? Кто, говорю, на черешни лазал?

Мы хором:

— Никто!

— Никто?! Стало быть, нынче вы еще и не пробовали черешен?

— Не пробовали!

— Та-а-ак! Ну-ка, марш отсюда!

И он тыкал палкой одного, другого — чтоб внушить нам уважение к себе, чтоб мы и впредь его боялись. (Ха-ха-ха! «Уважение» — тоже красиво сказано!)

Но только мы отходили подальше, как снова командовать мальчишками начинал я:

— Подайте мне удибар паримоно бета! — Но, побоявшись, что птица улетит раньше, чем они отыщут такой камешек, я сам нагибался и подбирал голыш.

Все время, пока я рассказывал, Розарка улыбалась, но теперь вдруг загрустила — не понравились ей ни я, ни мои товарищи.

— Неужели вы в самом деле стреляли птиц? — спросила она.

— Я же говорю! А то еще был у нас учитель по естествознанию, так он вовсе не умел отличить одну птицу от другой.

— И он был учитель?

— Ага. Раз грозил провалить меня за то, что я на уроке с ним спорил. Приходит это он в класс, приносит два-три чучела птиц, ставит на стол и начинает урок. Говорит: Смотрите, дети, вот это снегирь.

Я встаю с места и возражаю:

— Пан учитель, это зяблик.

— Тебя вызывали? — спрашивает учитель.

— Пан учитель, это зяблик.

— Ну стой, если хочешь. Так ты утверждаешь, что это не снегирь?

— Нет.

— А хочешь, я тебе отметку снижу?

— Пан учитель, это самец зяблика.

— Да что ты себе позволяешь? Хочешь, чтобы я вызвал твоего отца? Я тебе поставлю четверку по поведению, а по естествознанию влеплю такой кол, какого ты еще не видал!

— Пан учитель…

— Снегирь это.

— Зяблик.

Это уж была не шутка. Если мне не удастся доказать свою правоту — что мне тогда поможет?

— Какой же это зяблик, когда это снегирь? — злился учитель, от злости он даже слюной брызгал, оплевал всего меня и моего соседа по парте.

— Это не снегирь.

— Что-о?!

— Не снегирь.

— А ну повтори!

— Не снегирь это.

— Ах так! Садись. — И он схватил журнал и влепил мне кол.

Сначала я переживал, но до конца уроков забыл и об учителе и об отметке. Когда нас распустили по домам, я собрал свою ватагу и — айда домой, через поля, мимо виноградников. Сделали крюк на Грефты, прошли по Горке и Бегенцам, до самого Фиригла добрались. Вдруг мой товарищ Йожо Немчик как закричит:

— Ондра, давай сюда!

— А что там?

— Не спрашивай, иди!

Пошел, вижу: птица сидит на дереве, и брюшко у нее хорошенькое такое, красненькое.

— Йожко, дай мне удибар!

— Какой? — спрашивает он.

— Чего спрашиваешь, сам знаешь!

В общем, сбил я эту птичку обыкновенным голышом. На другой день прихожу к учителю, а мальчишки — за мной.

— Пан учитель, принес я вам снегиря.