Словацкие повести и рассказы

В городе у Марки оставалось слишком мало времени, чтобы думать о Пало. Только перед сном несколько минут она отдавала воспоминаниям, тешила себя мечтой, горевала о ее несбыточности и радовалась, припоминая последнюю встречу. Но все это длилось один миг, мысли ее были сбивчивы, впечатления минувшего дня неотвратимо вытесняли думы о прошлом. И чем глубже Марка погружалась в новую жизнь, тем дальше отодвигалась деревня, тем смутнее становились воспоминания. «И правда, как легко все забывается», — не раз думала Марка, и при этой мысли всегда на нее спускалась неясная, необъяснимая печаль. Но печаль быстро рассеивалась, да и когда ей было печалиться?

Как много пришлось Марке учиться!

В самом деле, из своего уголка она, точно Золушка, видела до сих пор только крохотный кусочек мира. Теперь же в непонятных сначала обрывках слов, знакомых и все же каких-то новых, содержащих какой-то более трудный смысл, перед ней открывался неясный, непостижимый мир.

Три морщинки на чистом лбу углубились. Глаза, непривычные к такому напряжению, покраснели, лицо осунулось. Сколько раз находила на нее тоска, сколько раз помышляла Марка о бегстве — так иногда мы играем в мыслях желаниями, которые никогда не осуществим, живем искушениями, которым не поддадимся. Марка ненавидела свою непонятливость, ей мешал недостаток образования, она была близка к отчаянию, не окажись рядом с ней люди такие же, как она, с такими же судьбами, мыслями, чувствами, испытывавшие такую же робость перед неведомой наукой, как и она. Поддерживая друг друга из чувства товарищества, которое быстро возникает там, где есть общность судеб и общность целей, они хотя и медленно, ценой огромного напряжения, но все же продвигались вперед. Зато как велика была их радость, когда неодолимое стало поддаваться, незнакомое становилось знакомым, неясное — ясным: будто развязался первый узелок на запутавшейся бечевке и теперь все можно было распутать, иной раз даже легко, как в игре, иной раз с трудом, но ощущение торжества, победы уже не покидало их.

Два чувства Марка унесла с собой с курсов: у нее проснулась жажда знаний, что так соответствовало ее природным способностям, дремавшим до сих пор, потому что жизнь ее была тяжелой, подневольной, и гордое чувство человеческого достоинства, веры в себя, поддерживаемое коллективом (впервые в жизни Марка чувствовала себя равной среди равных). Ее радовало ощущение, что она делает полезное дело.

На станции, когда она вернулась, ее встретил старый Шалвия. Он показался Марке каким-то маленьким, щуплым, хотя за столь короткое время старик совсем не изменился.

— Ну… ну… — говорил он, растроганно шмыгая носом, когда они уже сели в тележку, и смотрел на Марку, похудевшую и утомленную. — Заморили там тебя, дочка…

— Мы учились, — ответила Марка.

— Ну… понятно…

Дорогой старик рассказал деревенские новости.

Урожай сняли средний, пшеница местами полегла: слаб оказался стебель; зато рожь удалась, да и ячмень стоит хорошо. Председатель Гвальер поссорился с Яно Кольцо, с тем самым, что двенадцать лет судился за луг у мельницы; в воскресенье Яно Кольцо обозвал председателя разбойником, кричал, что он все тащит себе, — а дело-то происходило перед трактиром, при всем честном народе, когда люди шли из костела. Он, старый Шалвия, вмешиваться не стал: откуда ему знать, где правда? Но он вступился за Яно, которого после этой стычки хотели снять с руководства бригадой, — ведь Яно, в общем, человек справедливый, только немного вспыльчивый, а председатель — черт его знает, — может, и впрямь ворует?

Марка слушала рассеянно. Вот уже и знакомые пологие холмы, милые, родные. На их склонах горели золотисто-коричневые дубовые рощи, вблизи, над речкой, мирно светились белые стволы берез. Ветер, брызжущий мелкими капельками дождя, гулял на просторе в полях, с которых уже убрали урожай, свистел над лугами, где паслась скотина, развевал дым костров, горевших в садах, и приносил со дворов запах повидла, которое варили из слив.

Пахали под Дубиной. Издалека она с трудом различала сивых лошадок. Они шли одна за другой, упряжка за упряжкой, плуг за плугом, на одинаковом расстоянии, как хорошие косари.

«Уже пашут…» — подумалось Марке. Прежние муки, отодвинувшиеся было куда-то, снова овладели ею. Дорогой Марка отгоняла мысли о Пало; но сейчас, когда она была так близко, когда все напоминало о нем, она не в силах была справиться с воспоминаниями, которые всегда приносят с собой мечты. Разве не сказал он тогда, на станции, что это произойдет вскоре после пахоты? Да! Он сказал, что после пахоты женится на Гане. И вот уже пашут!

— Уже пашут… — сказала она вслух и невольно вздохнула.

— Ага, — кивнул старый Шалвия. Потом сощурился, скрывая доброжелательную усмешку.

— Трактор где-то на Ровнях…

— На Ровнях?

— Ага, там, верно.