Словацкий консул

Вторая наша квартира в Праге оказалась бывшим аргентинским консульством. Поздний конструктивизм снаружи и внутри. Слишком много слишком больших комнат на двоих. Настолько перебор пустой и гулкой жилплощади, что жена в конце концов поселила в одной из дальних комнат свою юную знакомую. Чешку. Примерно из тех, что балдели некогда у нас от порносайтов, а теперь оперились и сами стали в Праге журналистками.

Сюда Лавруша и явился.

Прямо с экспресса Дойчесбундесбан на Гамбург. Пузатый и в подтяжках. Красно-синих — вызвавших неуместные реминисценции про американских зазывал времен Геккельбери Финна. Одна держится, другая сползла на локоть. В руке бутылка. Сам пьяный и в обнимку с собутыльником, лыка не вязавшим. Но потрясло не это, а живот. Прежде не замечал я у Лавруши даже «трудовых отложений», но сейчас это было даже не пивное брюхо. Друг мой стал как бы беременным. Девятый месяц. На сносях. Огромный шар выпирал так, что сбрасывал с себя подтяжки и выдергивал рубаху из джинсов. Но попыток заправиться Лавруша не делал. Руки были заняты. Одной прижимал к себе попутчика из экспресса, другой совал мне початую бутылку приобретенной по пути с вокзала водки «Пражской».

Дальше кухни незваные гости не пошли. Кухня, впрочем, была огромная, как морг. Такая же стерильная, к тому же всюду белый кафель. В центре белый стол, вокруг которого оба толкались, пытаясь налить. Но стаканчики, предложенные мной, были слишком для этого малы. Щелкали и разбегались. Нет, вытереть водку он мне не дал. Издалека — живот мешал — схватился за стол, пригнулся, показав мне аккуратную, как тонзуру, плешь, и все всосал с поверхности. После чего взмолился:

— Ну, дай же! дай ты нам нормальный. Один хотя бы на двоих?

Товарищ его пытался улыбнуться. Мало что бухие в жопу, еще и сгоревшие в дороге под солнцем августа. Красные как раки.

Я поставил перед ними по стакану.

— А себе?

То, что принесли они, не пьют здесь даже уличные алкаши. Однажды, правда, видел, как подобную бутылку усадил директор Украинской службы. Тоже, кстати, пузат. Но все же — никакого сравнения…

Все мои душевные усилия расходовались на то, чтобы смотреть в глаза Лавруше.

— Друг! — не выдержал он.

И выпустил товарища, чтобы меня обнять.

Тут же товарищ рухнул. Не сходя с места. Как свинтился. Звучно приложившись затылком о кафельный пол. Я замер. Ждал, что кровь сейчас зальет ему лицо. Нет, кровь не хлынула. Товарищ радостно таращил снизу рачьи глазки. Удара, похоже, даже не заметил.

С облегчением я выругался:

— Лавруша, так и так! Как так можно?!

В налитых кровью голубых глазах возникла мысль.

— Ты что? Может, ты думаешь, что это Шмулик? Урыли давно Шмулика. Нет, это мы скорешились в поезде. Норвежец!

— Не похож.

Действительно, был совсем не викинг. Тут в роли викинга, скорее, выступал Лавруша. Беременного, правда.

— Значит, — сказал Лавруша, — Данмарк. Эй, принц датский? Пить или не пить?

Кивая, предположительный датчанин хватался за угол стола, чтобы подняться к налитому стакану. Но не смог.

Лавруша подал ему вниз, заметив при этом, что человек мне может оказаться полезным: все знает о словацкой литературе. Посткоммунистической, в смысле. Тебя ж ведь молодежь интересует?

Я кивнул.

— Ладислав Мнячко, вот последнее, что я читал. «Смерть зовется Энгельхен»… Знаешь, конечно.

— Знаю.

— Давно это было…

— Да.

Он выпил. Крякнул.

— Нечем закусить?

Холодильник большой, но совершенно пустой — исключая разве что банку холопеньес.Мексиканских зеленых перчиков. Острых настолько, что я начал проверять срок годности. Купил я их давно. Когда пытался посредством кулинарного искусства воскрешать увядший наш союз.

— О, феферонки! — Лавруша отнял банку, вытащил за хвостик и сжевал, в лице не изменившись. — Годится. Прямо как моя. В Братиславе теперь любовницу имею. В одном отделении лежали, а после выписки продолжили… Друг? Двадцать лет. Феферонка зовут, что значит Перчик.О-о-о… Сосет меня часами. Напомни, расскажу в деталях. Так что мы будем делать?

— Сейчас жена придет.

Он очень удивился — наш Лавруша.

— Еще не развелся?

Датчанина я перетащил в смежную — через предбанничек. Здесь во всю стену книги, перевозимые мной из страны в страну и вот теперь бессмысленно нависшие тут, в Праге. Усадил в кресло, где иностранец сразу отключился. Лавруша сел на мой диван, подаренный одним немецким писателем. Написавшим книгу «Ленин в Мюнхене», но потом раскаявшимся. Раскинул руки, обозревая безразлично корешки на разных языках.

— Ишь, сколько написали… И что? Все передохли.

— В большинстве.

— Подавляющем, сказал бы. Думаешь, с тобой будет иначе?

Я принес бутылку и стаканы. Вернулся на кухню. Подтер недовсосанное. Разило самогоном. Балкон был открыт в загазованный зной, на горизонте которого маячил кафкианский замок.

Вернувшись, сел рядом с другом. Хлопнул по джунглеобразному узору поролоновых подушек. И не выдержал:

— Теперь сплю здесь.

Достаточно было с пониманием кивнуть, но Лавруша артикулировал:

— Что, не дает?

Сват, можно сказать. Имеет право. Но покоробило:

— Не в этом дело…