Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

Мы до того устали, что не могли больше сделать ни шага. На холме ударил колокол, он звучал так скорбно, словно это был погребальный звон. Лойзе хотел сесть в траву у дороги, чтобы немного отдохнуть, но, опустившись на колени, повалился ничком на землю. И у меня было ощущение, будто я стою на качелях, подо мной колышется дорога, качается холм…

Радуга угасла, и на востоке снова сомкнулись тучи, припустил дождь. И мне показалось, будто мы опять среди бескрайнего пустынного поля, все идем, идем, а конца нет и никогда не будет…

Когда мы ехали домой на громыхавшей колесами крестьянской телеге и от усталости спали, мне снилось, что мы все еще идем, идем по безбрежной мертвой равнине, а конца ей все нет и не будет во веки веков.

Этот случай я вспоминаю в часы безысходной тоски и бесплодных душевных порывов.

В потемках

Смеркалось. Час был еще не поздний, но с запада надвинулись тучи — серая, густая, бесформенная мгла, за которой исчезло солнце. Вечер выдался жаркий и душный, окна были открыты, и в комнату залетали клубы уличной пыли. А комната была маленькая, почти пустая, против дверей — два разбитых окна, в простенке между ними висело зеркало в позолоченной, но уже почерневшей раме, тоже выщербленное посередине, у одной стены стоял диван, перед ним — стол и два стула, по другую сторону комнаты — кровать, а над нею изображение Божией Матери с младенцем Иисусом на руках.

В комнате было трое детей. Ана, двенадцатилетняя девочка, сидела на низенькой скамеечке и что-то штопала. Время от времени она поглядывала на сестру Тончку и брата, игравших за столом в домино. Серьезное, почти старушечье лицо Аны было некрасивым — худым и узким, прекрасны были только глаза, большие, удивительно спокойные, какие бывают у людей, многое переживших на своем веку. Сама она была долговязой и неуклюжей, ходила большими мужскими шагами. Более ребячьим и веселым было личико ее сестры, живо блестели ее глазенки, алели пухлые губки. Брат, самый младший из них, похож был на Ану — такое же серьезное, хотя и более широкое лицо, с нездоровым, землистым оттенком кожи.

Тучи охватили уже полнеба, комнату все больше заволакивал мрак. Поднявшись, Ана прислонилась к окну и засмотрелась на дорогу в ожидании матери. Пора бы ей вернуться, верно, шесть часов уже, не меньше.

Ана подсела к столу, чтобы поиграть с сестрою и братом, но тут же передумала, сердце ее сжималось от какого-то тревожного чувства, в котором она сама не могла разобраться. Тоскливо бывает по вечерам, когда в комнате смеркается слишком рано, и небо за окном подернуто тучами.

Брату Тине тоже надоело играть. Он оперся локтями о стол, и в эту минуту лицо его казалось совсем стариковским. Тончка встала и отправилась в кухню поискать, нет ли чего в шкафу.

Где-то вдали прогремел гром, тучи уже подступали к городу, нависали над крышами. Подул ветер, вздымая с дороги пыльные вихри.

Тине спросил:

— Ана, а чья это карета проезжала тут утром?

Спрашивая, он не ждал ответа. Экипаж был красивый, раззолоченный, и на кучере шитая золотом ливрея. Карета промелькнула и исчезла, словно ехал в ней сам император. Но у Тине было такое чувство, будто в этой красивой карете воплотилось все, о чем он мечтал, — пасхальная ночь, императорская Вена, апельсины и пирожные… Кучер хлестнул лошадей, и карета скрылась из вида.

Тончка заплакала в кухне.

— Ана, у нас совсем не осталось хлеба?

— Погоди, вот придет мама!

— А почему она не приходит?

На лице Тончки уже не было прежнего веселья, в глазах ее тоже отразилась тревога.

— Ну, а что нам принесет мама? — вслух мечтал Тине, не ожидая ответа.

Все трое задумались. Обычно они были не прочь поговорить о вкусных вещах, которые им может принести мама, но сейчас почему-то у них было тяжело на душе. Верно потому, что тоскливо бывает по вечерам, когда в комнате смеркается слишком рано и небо за окном подернуто тучами.

Ана вернулась к окну и высунулась на улицу, волосы ее развевал ветер. Она смотрела то направо, то налево — вот сейчас покажется мать с белым свертком под мышкой, принесет работу, принесет хлеба. Но ее все не было видно. Ана взглянула вверх — небо уже целиком закрывали тучи, темные, тяжелые, несущие дождь.

— Ана, зажги свет, темно!

Ана пошла в кухню за лампой, но в ней почти не было керосина — всего лишь на какие-нибудь полчаса, не больше. Ну, к тому времени вернется мама, а может, еще и раньше. Поколебавшись, Ана зажгла лампу.

Но лампа в тот вечер как-то странно горела и не могла разогнать темноту. Тени, столпившиеся за окном, вползали в комнату и ни за что не хотели отступать. Только над столом светился желтый круг, а в комнате было темно и на улице тоже.

— А куда ушла мама? — спросила Тончка.

Ана ничего не могла ответить. Мать отправилась, как это часто бывало, неизвестно куда. Дети знали только, что вернется она с белым свертком под мышкой.

Задумавшись, Ана неожиданно вздрогнула, в груди у нее что-то кольнуло.

И Тине в эту минуту тоже почувствовал страх.