Словесник

– У дома и гуляла. А как подросла, – на ВДНХ. Это чуть дальше, но там интересней. Мой папа был преподавателем в математической школе и имел много частных учеников. И одна семья, а точнее, его ученица, Ольга Нестерова, впоследствии ставшая его женой, а мне заменившая матушку… Она, эта Ольга, училась во французской спецшколе имени Ромэна Роллана в Банном переулке. И они меня туда определили. Там я проучилась до шестого класса. Математику завалила по полной программе, и меня вышибли из этой школы. Там простая была математика, но я и её умудрилась сдать на «два». И тогда папа взял меня к себе в математическую школу. Знаменитая четыреста сорок четвертая школа в Измайлово. Что мне очень помогло при сдаче вступительных экзаменов в МИИТе. Потому что я блестяще, извините за хвастовство, там сдала математику. И не только сдала, но ещё и помогла половине аудитории, потому что подготовка в математической школе была хорошая. То, что спрашивали на экзамене в институте после первой сессии, мы проходили в девятом классе. То есть у меня был более высокий уровень. Училась я безобразно, надо сказать, так что папе пришлось подмухлевать и с аттестатом. Хотя всё напрасно. Учась в этом МИИТе, я вообще всё задвинула. Представляете, умудрилась после математической школы ту же программу на первой же сессии сдать на «двойку». То есть, вообще не сдать, завалить. После этого ещё немножко походила в институт и почувствовала – всё! Это не моё. Всё это черчение, начерталка… Почерк у меня был безобразный, рука слабая. Не рисунки выходили, а чёрт знает что. А училась я на энергомеханическом факультете. «Теория транспортного машиностроения и ремонт подвижного состава».

– Это такая специальность должна была у тебя быть? – подал я голос.

– Да. ТТМ и РПС – теория транспортного машиностроения и ремонт подвижного состава. Я до сих пор не понимаю, о чём сейчас говорю. Потому что не знаю, где это у электровоза находится, то, что я сейчас вам озвучила. В общем, в институт я ходить перестала, и тогда мой дедушка, Тихон Макарович, произнес сакраментальную фразу: «Чем с грязными железками всю жизнь валандаться, давай-ка, Танюша, лучше возись с грязными волосами». И так удачно получилось, что нашим соседом был очень пожилой журналист Николай Львович Низинский, который в шестидесятые годы освещал парикмахерские конкурсы в прессе. Писал заметки, и у него остались связи в этом парикмахерском деле. Он лично знал всех старых мастеров, именно он и подал деду идею, чтобы я поступала на курсы и стала парикмахером. Николай Львович даже помог мне. Позвонил, нажал нужные кнопки, и таким образом я оказалась на семимесячных парикмахерских курсах. Это Измайлово, улица Никитская, дом четыре «а». Достаточно знаменитые курсы были. Училась я на мужского мастера. Потом я их ещё раз заканчивала, когда захотела стать женским мастером.

– Курсы были платные? – спросил я.

– Нет. Нам ещё и стипендию платили, сорок рублей. Как мы тренировались? Было весело. Мы выходили на улицу искать «жертву». К нам приходили пенсионеры, дети. Все знали, что в этом здании школы можно бесплатно подстричься. Конечно, к нам приходили не очень имущие. Мы стригли их безвозмездно, иногда выстригая не то, что нужно. Я имею в виду лишнее. Помню первого своего клиента. Я посадила, начала стричь и только потом вспомнила, что не накрыла его накидкой и стригла прямо на одежду. Делала это всё, как само собой разумеющееся. А когда я делала ему окантовку над ухом… Это когда открываешь ушко и окантовываешь по кругу волосы. Я ему сделала полукруг где-то на сантиметр выше уха. То есть получилась такая выбритая окантовка, чудовищная. Ну, в общем, такие были мои университеты.

– Клиент возмущался после этого?

– Нет-нет. Они были абсолютно добродушны, так сказать, понимающие. Вообще наши мужчины, именно этот контингент, не очень имущий, им совершенно было наплевать на стрижку как таковую. Стрижка в Советском Союзе – это что-то омерзительное. Женская, ещё более-менее. Потому что всё-таки женщина и красота, женщина и уход за собой – это вещи сопряжённые. Но мужчины, которые должны были быть чуть менее страшными, чем обезьяна и такими же вонючими, в лучшем случае политыми дешевыми одеколонами, такими, как «Шипр», «В полёт» и «Тройной»…

– А инструмент?

– Были, конечно, советские ножницы за два рубля пятьдесят копеек с пластиковыми зелёными кольцами, но они стригли всё, что угодно, только не волосы. Заламывали, закусывали прядь, но не перестригали, не отстригали. Хороший инструмент надо было покупать, и он очень дорого стоил. Знаменитая фирма «Золинген» выпускала блестящие ножницы, но они тогда стоили сто двадцать рублей, притом, что зарплата парикмахера была восемьдесят. Так ещё достать их нужно было, эти ножницы.

– Придержать, – подсказал я.