Словесник

– Ножницы филировочные, ножницы простые, щётка для укладки волос, дорогая, заграничная. Фен дорогой, пистолетиком, мощный, свой пеньюар, это такое, чем накрываешь, такая клеёнчатая штука. Потому что накрывали тогда простынями больничнообразными. Особое дело, конечно, расчёски. Немецкая фирма «Геркулес», очень хорошие. Они были антистатические. Очень хорошо прочёсывали любую толщину пряди и волосы брали. Волосы же слоями на голове растут.

– И куда ты пошла после женских курсов?

– Я вернулась в ту же парикмахерскую на Фрунзенскую, в Оболенский переулок, где проходила практику. Меня взяли дамским мастером. Там я наработала свою клиентуру, ко мне записывались, было очень лестно. А потом Элвис открыл кооператив в Плехановском институте. Он, не помню, или учился там, или уже его закончил. Короче, Элвис меня туда переманил. Потому что с дисциплиной у меня было неважно, и заведующая парикмахерской на Оболенском переулке, она меня шпыняла.

Прогулявшись по бульвару, мы вернулись во двор.

Когда подходили к подъезду, разговор наш неожиданно зашёл о живописи. Таньшина стала рассказывать о том, что с самого детства брала уроки рисования, делилась своими предпочтениями в среде живописцев. Делала это легко, без пафоса, без зазнайства. Я улыбался, слушая её голос, был счастлив так, как давно уже не был.

– Можно я, с вашего разрешения, покурю? – спросила Таня.

– Покури. Хочешь, пойдём в дальний магазин, чего-нибудь сладкого тебе к чаю купим?

– Да. Давайте, ещё походим немножко. Мне надо проветриться. Вообще-то я мало курю, но сегодня понервничала.

– Ты только представь, что я живу здесь с тех самых пор, как мне исполнилось четыре года, – восторженно заявил я, счастливый от того, что шагаю рядом с прекрасной девушкой. – Посмотри, все эти дома, что вокруг нас, строил завод. На нашей улице стоят аж две пятиэтажные школы, и они битком были забиты детьми, по сорок человек в каждом классе, и учились мы в две, а случалось и в три смены. В моей красной школе места не хватало, первые три класса занимались в помещении учебных мастерских. И это не двадцатые-тридцатые, а семидесятые годы, в столице нашей Родины городе Москве. У нас тут было настоящее гетто, итальянский квартал. Все жили очень бедно, велосипедов практически ни у кого не было. Я об этом рассказываю своим коллегам по работе, они удивляются: «Серёжа, где ты жил?». И в каждом дворе столько детворы было, столько молодых, пожилых и старых людей, что ежедневно кого-то хоронили или играли свадьбу. Представь: сто детей в одном дворе. Двор с двором ходили стенка на стенку. Чуть позже, когда людей стало меньше, дрались улица на улицу. А вот, посмотри направо: этого длинного шестнадцатиэтажного дома не было. На его месте стояли в ряд жёлтенькие двухэтажные дома, в которых проживали офицеры с семьями. Тут, чуть поодаль, воинская часть располагалась. И вот, мимо этих жёлтеньких домиков, мимо окошек с ажурными занавесочками и неизменной геранью на подоконниках я каждое утро вместе с братом Андрюшей, он на год меня старше, маршировал в детский сад, держась за указательный палец отца.

– Напишите об этом книгу, – предложила Таня.

– А ты, кроме как на парикмахера, нигде больше не училась? – я резко сменил тему, так как девушка затронула сокровенное.

– Наоборот, где и чему я только не училась. Я и музыкант, и музыкальный теоретик. Правда, последнее образование у меня незаконченное. Не «конченный» я, так сказать, музыковед. А друзья мои все художники и музыканты.

– Странно, всегда думал, что есть художники и есть музыканты. И это две разные, несовместимые сферы искусства. И человеческое сознание не способно совмещать…

– А у меня совмещает, – настояла Таня и озорно засмеялась. – А заодно и театральную, и литературную. Да-да, у меня даже публикации есть.

– Может быть, ты – член Союза писателей?

– Ну, какой я писатель. На самом деле, я больше художник. Хочу в МОСХ вступить, в секцию живописи или в монументалку. Туда даже лучше.

– А что это – «монументалка»?

– Монументально-декоративное искусство.

– То есть, ты с живописью на «ты»?

– Председатель секции живописи МОСХа считает, что – да.

– И живописные работы есть?

– Имеются.

– Покажешь? Приподнимешь завесу тайны?

– Я никакой тайны из этого не делаю. Приходите как-нибудь в гости. У меня их здесь на самом деле мало.

– Ты ими торгуешь или собираешь к выставке?

– В основном, сейчас пишу портреты на заказ.

– То есть ты пока ещё непризнанный талант? Можно так сказать?

– Наверное, да.

– На портреты живёшь?

– На портреты. В школе, где я детям преподаю живопись, платят мало. Дедуля помогает. Он один у меня остался. Трачу, можно сказать, его похоронные деньги. И живу у него не потому, что за ним пригляд нужен, а по той причине, что квартиру на Алексеевской стала сдавать жильцам.

– Ого!

– Да. Но денег, как известно, всё равно ни на что не хватает.

– А отец как же? Дед по линии отца?