Словесное древо

из причин, о которых я буду говорить ниже, и из уверенности, что не только сплошное

«ура» может убеждать врагов трудового народа в его правде и праве, но и признание им

своих величайших жертв и язв неисчислимых, претерпеваемых за спасение мирового

тела трудящегося человечества от власти желтого дьявола — капитала. Так доблестный

воин не стыдится своих ран и пробоин на щите, — его орлиные очи сквозь крови и

желчь видят

На Дону вишневые хаты. По Сибири лодки из кедра.

(Из поэмы «Деревня»)

Разумеется, вишневые хаты и кедровые лодки выдвигаются мною не как

абсолютная ценность и тем более не как проклятие благороднейшим явлениям

цивилизации (радио, учение об электронах и т. п.). Я двадцать пять лет в литературе,

просвещенным и хорошо грамотным людям давно знаком мой облик как художника

своих красок и в некотором роде туземной живописи. Это не бравое «так точно»

царских молодцов, не их казарменные формы, а образами живущие во мне заветы

Александрии, Корсуня, Киева, Новгорода от внуков Велесовых до Андрея Рублёва, от

Даниила Заточника до По-сошкова, Фета, Бородина, Врубеля и меньшого в шатре Отца

— Есенина. Если средиземные арфы живут в веках, если песни бедной, занесенной

снегом Норвегии на крыльях полярных чаек разносятся по всему миру, то справедливо

260

ли будет взять на финку берестяного Сирина Скифии, единственная вина которого - его

многопестрые колдовские свирели. Я принимаю и финку, и пулемет, если они служат

Сирину-искусству, но, жестоко критикуя себя за устремление связать свое творчество с

корнями мировой культуры, я тем не менее отдам свои искреннейшие песни революции

(конечно, не поступаясь своеобразием красок и слова, чтобы не дать врагу повода

обвинить меня в холопстве).

Первая часть «Деревни» — это дума исторического пахаря, строки же

Объявится Иван третий Попрать татарские плети —

скрывают за собой тот же смысл, что и слова в моем известном стихотворении

«Ленин» —

То черной неволи басму Попрала стопа Иоанна...

Неуместная повышенность тона стихов «Деревни» становится понятной, если

правление Союза примет во внимание следующее: с опухшими ногами, буквально

обливаясь слезами, я, в день создания злополучной поэмы, впервые в жизни вышел на

улицу с протянутой рукой за милостыней. Стараясь не попадаться на глаза своим

бесчисленным знакомым писателям, знаменитым артистам, художникам и ученым, на

задворках Ситного рынка, смягчая свою боль образами потерянного избяного рая,

сложил я свою «Деревню». Мое тогдашнее бытие голодной собаки определило и

соответствующее сознание. В настоящее время я тяжко болен, целыми месяцами не

выхожу из своего угла, и мое общественное поведение, если под ним подразумевать

неучастие в собраниях, публичные выступления и т. п., объясняются моим тяжелым

болезненным состоянием, внезапными обмороками и часто жестокой зависимостью от

чужой тарелки супа и куска хлеба. Я дошел до последней степени отчаяния и знаю, что

погружаюсь на дно Ситных рынков и страшного мира ночлежек, но это не мое

общественное поведение, а только болезнь и нищета. Прилагаемый документ от Бюро

медицинской экспертизы при сем прилагаю и усердно прошу Союз (не стараясь кого-

либо разжалобить) не лишить меня последней радости умереть в единении со своими

товарищами по искусству членом Всероссийского Союза советских писателей.

Справедливость и русская поэзия будут Союзу благодарны. С товарищеской

преданностью

Николай Клюев.

20 января 1932.

24

<Весна 1932 г> Москва

В Оргкомитет союза писателей поэта Николая Клюева

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу прикрепления меня к распределителю на Остоженке, право на которое я

имею.

<Весна 1932 г.>

12 апреля 1934 г. Томск

ДОВЕРЕННОСТЬ

следуемого в ссылку по ст. 58/10 в город Калпашев <С>ев<еро>-Запад<ной>

Сибири поэта Клюева Никол<ая> Алексеевига.

Настоящим доверяю всё свое имущество, находящееся в Москве, в доме № 12, кв.

3, по Гранатному пер., писателю Клычкову Сергею Антоновичу, что удостоверяю своей

подписью, Клюев Николай Алексеевич. Г. Томск, Изолятор. 12 апреля 1934 г.

Перечень вещей:

1) Ковер персидский 71/2 аршина.

2) Два самовара красной меди 18 века.

261

3) Шесть стульев, резная скамья, два стола и посудный поставец с комодом,

старинной работы — 17—18-ый век.

4) Фонарь подвесной, серебряная лампада, две картины, резная полочка и божница,

старинной русской работы.

5) Три складня - иконы - 16-й - 17-й век и 15-ть икон разных размеров - 16-й и 17-го

века, ларец и подголовник, кружка с орлом, два медных светца, один деревянный, 17-й

век.

6) Кровать ясеневая с периной, ковер, шитый шелком и шерстями, небольшой,

черемисской работы, занавес со старинной прошвой. Евангелие и Апостол —

рукописные — 15-го и 17 века. Книга Кормчая и книга «Поморские ответы» —

рукописная. Посуда и белье, две старинные скатерти — синяя и белая вышитая.

И всё, что находится на кухне, а также и белье, сданное прачке — старушке

Лукьяновн<е>, 25-ть штук. И всё остальное, что находится в квартире. В узлу платки и

сорочки — моей матери.

Николай Клюев.

Адрес Клычкова Сергея Антоновича: Москва, Арбат, Нащокин-ский пер., дом № 15

- писателей.