Словно распустившийся цветок

 Я покосилась на отца, но тот упорно избегал моего взгляда. Почему мой ответ в нынешнем году должен отличаться от прошлогоднего? Замужество и все, что с ним связано, не имело никакого отношения к субантарктическим островам и распространению растений. Впрочем, если БАСН окажется права, то я не буду иметь никакого отношения к островам и распространению.

 — Если я действительно выйду замуж, как вы советуете, то кто же будет вести корреспонденцию отца и разбираться со счетами? Кто будет иллюстрировать его книги? И классифицировать его образцы? – Короче говоря, кто будет делать все то, чем долгие годы занималась я?

 — Но ты не можешь и далее сидеть здесь затворницей, полагая себя свободной от величайшего Господнего предназначения.

 — Работа моего отца очень важна. Так почему же я не могу посвятить себя ее успеху? Или моему собственному?

 Отец откашлялся.

 — Твой дядя всего лишь хочет сказать… Он сумел заставить меня понять… что я пренебрегал тобой непозволительно долго. Мы думаем только о твоем счастье.

 — О моем… счастье? – Ранее чье-либо счастье его ничуть не интересовало. Его привлекали лишь лилии да орхидеи, листочки да лепесточки.

 Адмирал ласково улыбнулся мне, гулко шлепнув по донышку своего цилиндра.

 — Видишь? Мы всего лишь беспокоимся о твоем будущем.

 Мы? Выходит, отныне они объединили усилия? Я тряхнула головой, намереваясь возобновить свою работу, но поняла, что мне нужно перо. Подойдя к столу, стоявшему в центре комнаты, я выдвинула ящик в надежде найти его, но обнаружила лишь карманное увеличительное стекло да груду образцов и принялась выкладывать их на стол.

 — Чего же вы от меня хотите? – Куда я задевала перо?

 Адмирал осторожно взял в руки отложенную мной кисточку.

 — Чтобы ты начала вести себя так, как подобает любой девушке из общества. Как подобает каждой девушке из общества! Тебе не кажется, дорогая, что пришло время оставить свои детские забавы?

 — Детские… – Если адмирал называет мою работу «детскими забавами», то, значит, он придерживается такого же мнения и в отношении отца, поскольку мы с ним занимаемся одним и тем же.

 — Это не детские забавы. – Отец забрал у адмирала мою кисточку и вернул ее на мольберт. – В настоящее время Шарлотта выполняет одну весьма интересную работу. Не представляю, почему БАСН отказалась публиковать ее.

 — Поскольку они, похоже, разделяют точку зрения адмирала. – Я выдвинула еще один ящик. Вот оно! Я схватила перо.

 — Я вовсе не хотел обидеть тебя, моя дорогая девочка. Я всего лишь хотел сказать, что ты должна оставить в прошлом занятия, недостойные твоего… твоей… – Он поморщился. – Я всего лишь хотел сказать, что чрезмерное увлечение… Кстати, над чем ты сейчас работаешь?

 — Ranunculus[5].

 — …что чрезмерное увлечение Ranunculus – не совсем подобающее занятие для тебя, ты не находишь?

 — Не совсем подобающее? – И он еще смеет рассказывать мне о том, что считается подобающим, а что – нет!

 — Для девушки твоего положения.

 — Моего положения? И каково же мое положение?

 — Твоего возраста. Оно не подобает девушке твоего возраста. Надеюсь, ты задумаешься над этим, моя дорогая. Из собственного опыта могу сообщить тебе, что, откладывая что-либо чересчур долго, можно так и не приступить к его осуществлению.

 Жаль, что у него никогда не было ни супруги, ни детей. Тогда бы он имел прекрасную возможность осчастливить своей заботой их, а не меня.

 — Ты – привлекательная девушка, Шарлотта. Здоровая. Умная. Хорошо сложенная. Будет не слишком трудно спустить тебя на воду.

 Спустить меня на воду?

 — Можешь не беспокоиться. Мне известно, что это такое – чувствовать себя не в своей тарелке. Пожалуй, придется приложить некоторые усилия, чтобы представить тебя обществу, помочь преодолеть прибой и выбраться на открытую воду, но старые уроки, усвоенные мною в прошлом, наконец-то принесут хоть какую-то пользу. Мне бы не хотелось, чтобы ты растратила свою жизнь… вот на это. – И адмирал предубежденным взглядом обвел руины научных изысканий, окружавшие нас. – Подумай об этом. Обещаешь?

* * *

 Вскоре дядя уехал, и я позволила себе несколько успокоиться и расслабиться. Человеком он был непоседливым, вечно куда-то торопился, но было в нем нечто такое, что заставляло меня в его присутствии вставать во весь рост и расправлять плечи.

 Отец глубоко вздохнул и опустился на стул.

 — Твоя мать непременно знала бы, как следует поступить со всем этим.

 Да, потому что «всем этим» она и занималась. Она помогала отцу в его работе вплоть до последнего своего дня. В буквальном смысле. Она расшифровывала его записи и умерла за этим занятием.

 Он покачал головой, словно я была непослушным ребенком, глядя на меня печальными карими глазами, которые слишком часто наполнялись слезами. Мысль о том, что я не должна позволить этим слезам пролиться, поддерживала меня в первые годы после смерти матери. Когда контракты на написание книг казались бесконечными. Когда он лежал в постели, которую они некогда делили вдвоем, уверяя, что у него нет сил встать, а я уговаривала его сделать это. Когда разбирала бумаги матери и ее редакторскую правку отцовских дискурсов[6].