Слово

— Там солдат-стариков не больше роты! — разгорячился командир. — Что, сладить не можешь?

— У них в руках пулеметы, а не батожки! — отпарировал Глотов. — Я тут через час батальон положу! Мне артиллерия нужна, товарищ майор!

— Тьфу т-ты… — рассердился комполка. — Глотов! Ты понимаешь, что в замке будет штаб дивизии? Он уже снялся, едет к тебе!

— Я все понимаю, товарищ майор! Но без орудий замка не взять! Вы слышите, что у нас творится?

— Да слышу, — бросил майор. — Хорошо! Будут тебе орудия. Да пошевеливайся там!

Начало смеркаться, и бойцы все глубже зарывались в землю. Стрельба из окон и бойниц замка не прекращалась. Она лишь временами редела, когда бил один пулемет, но затем снова усиливалась. Несколько раз, будто на полигоне, лупили немцы фаустпатронами по сожженному танку, редко и неприцельно грохали пушки.

— Они что, — смеялись бойцы, — соревнуются, кто больше патронов пожжет?

— Не похоже, чтобы старики, — слышал Глотов разговоры бойцов. — Скорее всего СС, напились шнапсу и поливают…

Комбат мысленно соглашался. Ярость, с которой стреляли из замка, по сути, уже окруженного, могла быть только у людей, не надеющихся на милость победителя. Глотову приходилось сталкиваться с подразделениями, состоящими из стариков. Жертвы тотальной войны, люди, пожившие на белом свете, они понимали, что Гитлеру приходит конец, и сопротивлялись без остервенения, из-под палки, при удобном случае норовя сдаться в плен. За три года войны комбат научился без разведки определять, чем дышит противник.

Прячась за деревьями, Глотов прибежал во вторую роту и, скатившись в окоп, вызвал ее командира.

— Через десять минут снимешь свою роту и зайдешь к замку от реки, — приказал он, доставая карту. — И сразу готовь атаку. Вот-вот подойдут орудия.

Он взял у бойца плащ-палатку, накрылся ею, включил фонарь. В это время наверху послышался шорох и тяжелое дыхание.

— Товарищ капитан! — доложил связной. — Танкист с нейтралки приполз, обгорелый!

— Отправьте в санроту! — распорядился Глотов.

— Уже отправили, — сказал боец. — Только с ним вместе перебежчик явился, из замка. Куда его?

— Кто такой? — спросил Глотов. — Фамилия, звание…

— А старик, но офицер. И по-нашему умеет!

— Давай его сюда! — приказал Глотов и рассмеялся. — Во времена пошли, «языки» сами приходят!.. Под Москвой, небось, не ходили! А у себя дома — пожалуйста.

Минут через пять в окоп спустили немца в мешковатой форме без погон и ремня. Глотов осветил его фонариком — из-под каски торчат совершенно белые, слипшиеся волосы; седая недельная щетина на впалых щеках. Дышит тяжело, с хрипом, однако спокоен и даже медлителен. Из-за тесноты окопа, в котором можно было только сидеть, немец оказался совсем рядом, и комбат ощутил его кислый солдатский дух.

— Кто такой? — спросил Глотов. — Фамилия, звание, должность?

Перебежчик сглотнул сухим горлом, снял каску.

— Отто Фрас, командир взвода, учитель гимназии, — отрекомендовался немец с сильным акцентом.

— Кто же все-таки — учитель гимназии или командир взвода? — переспросил Глотов.

— Учитель гимназии, — сказал немец. — Тотальная война, фолькштурм… Не стреляйте!

— Да кто в тебя стрелять будет? — отмахнулся Глотов. — Нужен ты… Кто обороняет замок? СС?

— Нет СС, нет СС! — вдруг возбужденно заговорил перебежчик. — Не стреляйте! Замок артиллерия стрельять нельзя! Снаряд — нельзя! Бомба — нельзя!

— Эк, какие вы! Нельзя! — возмутился комбат. — Я что, калачом вас оттуда выманивать буду? Сдавайтесь, стрелять не будем.

— Я говориль, я… я приказываль… — немец окончательно разволновался и стал забывать русский язык. — Меня не слушаль…

— Что-то я не пойму… — Глотов прислушался к пулеметному треску. — Ты зачем пришел? Сдаться в плен? Или на переговоры?

— Плен, плен, — закивал перебежчик. — Переговор…

— Так в плен или на переговоры? — злясь, спросил комбат.

— Я пришель предупредить: стрельять нельзя, — опять заладил немец. — Бомба — нельзя…

— Тьфу ты! — рассердился комбат. — Во бестолочь!.. — На войне, господин учитель-командир, стреляют! Войну не мы начали — вы! А теперь хотите жить — прекратите стрельбу и сдавайтесь. Нет — свое получите. Сейчас подойдет батарея, и через полчаса мы будем в замке.

— Батарея — нельзя! — немец замахал руками. — Взрыв, огонь!.. Я дать ценный сведений! Замок — дети, много детей! Они не слушаль…

— Что за дети?

— Мальчик, киндер… Гитлерюгенд! Стрелять нельзя!

— Вот оно что! — Глотов крутанул ручку полевого телефона. — То-то, гляжу, палят, гаденыши!..

— В замке ценность, дети — не понимать, — забормотал перебежчик. — Огонь; взрыв!.. Я приказываль! Нихт шиссен!..

Похоже, немец окончательно забыл русский язык и теперь сыпал по-своему, размахивая руками. Глотов связался со штабом полка, намереваясь доложить о перебежчике, и, ожидая, когда командир подойдет к телефону, грустно слушал немца. Тот, как заведенный, повторял по-русски одни и те же слова — «не стреляйте», «дети», «ценные сведения» — и с мольбой глядел на комбата.

— Товарищ капитан! Батарея прибыла! — доложил связной. — Орудия разворачивают.