Слово

— Не твое дело! — отрубил старик. — Это мы с Никитой сами…

— Ну а ты, мучитель, знаешь, что Гудошников книги свои поджигал? Сам? Своими руками? — в упор спросил Аронов.

Старик заслонился рукой, дернулся.

— Неужто?..

— А какого дьявола кричишь здесь? — раздраженно бросил Аронов. — Не знаешь, так молчи.

Потехин нашарил руками стенку, сполз по ней на пол, выбелив себе спину, сжался.

— Искать надо по станциям, — сказал Аронов. — Наверняка сидит где-нибудь и прячется. Я согласен, он так просто не умрет, ему надо с шумом, с громом…

Степан сжал голову руками, молчал, закусив губу.

— В христа-мать… — выругался старик. — Это как же пытали Никиту, если он сам книги запалил?..

Утром следующего дня к дому Гудошниковых подъехал автобус, похожий на катафалк, только без стола в кузове. Человек шесть студентов внесли со двора ящики и под руководством Аронова стали упаковывать книги. В доме поднялась суета, стучали молотки, кружила книжная пыль.

Гудошников-сын, сцепив руки на груди, задумчиво бродил по комнатам, трогал вещи, книги — молчал.

— Ты не беспокойся, — увещевал его Аронов. — Мы сами справимся, ребята все сделают…

Старик Потехин сидел в углу кабинета Никиты Евсеевича и отчего-то сильно потел, часто вытирая лысую голову простреленной ладонью.

К обеду все было кончено. Упакованные книги и бумаги лежали в автобусе, готовые к переезду на новое место жительства. Степан безучастно сидел в своей комнате и вспоминал.

Как-то однажды, когда отцу совсем было худо — шалили нервы, Степан укорил его, что тот сильно и понапрасну волнуется, а в его бы годы следовало спокойнее относиться к жизни, мудрее, что ли. И что это за отрава — книги. Почему, где бы они ни появились, вокруг них начинается брожение, разгораются страсти. Казалось бы, наоборот, где древние книги — там покой, тишина, умиротворение. Они, книги, должны нести мудрость, одухотворять человека. «Это по-твоему, — отмахнулся тогда отец. — Не от книг страсти разгораются. От слова, что в них написано. Слово рождает мысль. А мысль — борение… Это не нами придумано, это диалектика… Тихо и покойно бывает только в келейке у творца, в писцовой избе. А как вышло от него слово да пошло гулять в народ, тут и разгораются страсти…»

— Ну что, поехали? — предложил Аронов, заглядывая в комнату Степана. — Нужно оформить документы о передаче собрания… Работы еще много…

«Ведь без собрания своего, без этих материалов, я для них ничего не значу, — вспомнил Степан слова отца. — Они же меня в порошок сотрут, растопчут. А так — пусть попробуют. И они примут, примут мои предложения! Так что эти книги — заложники мои…»

— Я понимаю: тебе, Степа, тяжело, — говорил Аронов. — Но это твой гражданский долг. Ты поступил правильно… А что еще делать в этом положении? Завещание… — Он вздохнул. — Не передавать же их детскому дому, правда?

— Что? — вскочил Степан. — Что вы сказали про завещание? Детскому дому? Какому дому? Вы что, знаете…

— Нет-нет, успокойся, — улыбнулся Аронов. — Ничего я не знаю! Я так сказал…

— Бросьте! — не поверил Степан. — Заикнулись — говорите! Вы знаете, что написано в завещании? Передать детскому дому?

— Да боже упаси! — замахал руками Аронов. — Откуда мне знать? Завещание запечатано, лежит у нотариуса… Надо ехать, Степа, собирайся.

— Я никуда не поеду, — отрезал Степан. — Делайте без меня…

— Хорошо, — поспешно согласился Аронов, — я потом акт привезу, подписать…

«Все правильно, — думал Степан, когда хранитель уехал. — В любом случае книги принадлежат государству. Завещание — не завещание… Все равно передавать мне…»

— Распорядился, значит? — неожиданно спросил старик Потехин. — Что ж, ладно. Я пойду искать Никиту Евсеича. Найду, поди. Куда он денется?..

Пока выносили ящики с книгами — дом выстыл, пар изо рта, зябко, холодно. Степан кутался в край одеяла и думал. Кажется, он задремал либо забылся так, что не слышал, как ушел старик Потехин, и в доме совсем стало пусто. Нужно было встать, стряхнуть с себя сон, затопить печь или пойти на работу. Там люди, там скорее можно забыть все…

Но вставать не хотелось, дрема в холодном доме всегда бывает сильнее и слаще. Он помнил это еще по детскому дому…

Сквозь сон он слышал какой-то голос, твердящий одно и то же слово — книги, книги, книги… На мгновение ему показалось, что это говорит его мать. Когда она отправляла его в эвакуацию, то это слово не сходило с ее уст: куда я дену книги? А с книгами как? А что с книгами будет?

У матери была возможность эвакуироваться из Ленинграда. Школу, где учился Степан и работала мать, эвакуировали вместе с учителями…

Потом он разлепил глаза и резко вскочил. Возле его кровати, накинув на плечи пальто, сидела девушка.

— Вы кто?

— Я была у вас… Не узнаете? — спросила она. — Я еще записки писала…

— Да-да, помню…

— Я книги принесла, — она протянула ему три толстые книги. — Вот, все в сохранности… Вот рукописная, вот старопечатная… И вот букварь… Возьмите.

Он машинально взял их, подержал в руках, осторожно положил на кровать.

— Мне пора, уже поздно, — сказала девушка. — Я и так долго ждала, пока вы проснетесь…