Слово

— Видно, леший, коли в лесу живу, — печально сказал старичок. — Нынче леших по лесам — видимо-невидимо… А вы, книжники, куда же путь держите?

— От татарской неволи бежим, — промолвил Ивашка. — Из Пронска-города.

— А у меня яичко разбилось, — сказал Вавила и заплакал.

Обнял старец Вавилу, прикрыл его полой армяка.

— Из-за чего спор-то промеж вас вышел?

— Да вот, князь Олег с нами книги послал, а одна книга не читается, — сказал Ивашка. — А он смеется, сказывает, читать не умею.

Взял старичок харатьи, пошевелил губами, вроде читает. Вавилка успокоился и заскучал. Филина на дереве увидел — сидит тот и глазами лупает, на людей смотрит. Коршун в поднебесье кружит, и так высоко, что на крестик похож. Но мало-помалу прислушался Вавилка к словам старца, и что за чудо! Вдруг почуял отрок, как начал он расти, подниматься от земли все выше и выше. Глядь, а уж вровень с лесом! Руку протянул — филина за хвост потрепал. Да вот уж и филин внизу остался! Вровень с самыми высокими деревьями отрок стал, одним шагом реку перешагнул, одной рукой сосну из земли вырвал. А слова-то старца только силу еще набирают. Немного погодя чует Вавила — лес-то под ногами, ровно быльник в поле, а коршун уже возле груди кружит. Огляделся отрок-великан — земля кругом до Волги видна, а все еще ширится, ширится! Вот уж и облака в бровях Вавилиных путаются, смотреть мешают. Провел он рукой впереди себя, смел в сторону тучи — край моря увидел, горы, леса и Дикое поле.[38] Разом всю землю Русскую охватил.

Пожары на той земле горят, орда ровно смерч к новым городам и весям подкатывает. И услышал Вавила стон, и почуял Вавила, как жалость и боль охватывает сердце, будто снова последнее яичко в его ладони хрупнуло и утекло меж пальцев.

И наполнилось гневом сердце отрока…

Скитское покаяние. 1961 год

Провожали и благословляли Анну так, словно за тридевять земель посылали.

Еще с вечера Марья Белоглазова бродни приготовила, рыбьим жиром их смазала, отмяла и котомку собрала с подорожником.

— Путь-то дальний, — приговаривала. — В людях хорошо быть, когда свое есть… Лесом пойдешь — не разувайся, тут змей полно, а как на дорогу выйдешь — и босиком можно. Только чтоб люди не видели, нехорошо это, босиком-то ходить…

Иван Зародов молча наблюдал за сборами и хмурился. Поговорить им с Анной не удавалось — Марья Егоровна ни на минуту не оставляла их, и Анна замечала, что Иван чем-то очень недоволен. «Так надо, Иван, — мысленно говорила она, убеждая заодно и себя. — С чего-то надо начинать…»

Утром, едва первые петухи оторали над Макарихой, Анну проводили далеко за деревню.

— Уж спроси там про Тимофея, ладом спроси, — наказала Марья Егоровна. — Сделай этот розыск союзный.

— Сделаю, Марья Егоровна, сделаю, — пообещала Анна и, выбрав момент, шепнула Зародову: — Сиди тихо и не делай глупостей.

— Понял, — сокрушенно вздохнул Иван. — Бурундук — птичка…

— Ну, ступай с Богом, спаси Христос, — сказала Марья и вдруг поклонилась в пояс.

Анна на мгновение растерялась, ощутив желание поклониться тоже, но лишь помахала рукой. Почему-то показалось, что, поклонись она сейчас этой женщине, и выйдет неестественно, наигранно, хоть и желание было. А Зародов не растерялся, поклонился ей вслед, да еще и рукой земли достал.

— Ну, и мы пойдем, — проговорила Марья Егоровна. — Долго вослед-то нельзя смотреть, ей глаза потом всю дорогу чудиться станут…

Не за тридевять земель провожали Анну, однако путь был не близкий. Тридцать километров до Останина: напрямик лесом до дороги, а там, может быть, лесовоз подберет. А от Останина — на катере, если опять же будет попутный, до райцентра Еганово. Пройдет все гладко — в оба конца не меньше четырех суток…

Прямица — выхоженная, выбитая до песка и корней тропа — шла по старой квартальной просеке. Шагать было легко, сменив резиновые сапоги на бродни, Анна ног под собой не чуяла. Великое дело — эти бродни: невесомые, мягки, и ноги в них не потеют. Пять километров прошла — не заметила. Вот уже и дорога, над ней недвижно повисла пыль: похоже, только что проехал лесовоз, слышно еще, как гремит прицеп на колдобинах. Анна постояла у обочины, поправила лямки у сидора, оглянулась. Почему-то ей показалось, что Зародов с Марьей Егоровной все еще стоят на тропе и смотрят вслед. «Только бы глупостей не наделал», — подумала она о Зародове, но тут же и отмахнулась от этой мысли. В конце концов, он — взрослый человек и понимает, что от первой экспедиции зависит вся дальнейшая работа.

Не успела она прошагать и километра, как за спиной послышался грохот и дребезг нагоняющего лесовоза. Пропыленный, с болтающимися крыльями «ЗИЛ» приостановился.

— Садись, барышня! — грубовато сказал шофер, мужчина лет тридцати, в чистой, но мятой рубашке. — Возьму недорого.

Анна сняла котомку и забралась в кабину.