Слово

Марья проводила гостя в горницу, торопливо зажгла лампадку под образами. Леонтий, опустившись у порога на колени, подполз к божнице и широко замахал рукой. Марья тоже встала на колени и зашептала молитву. Странник молился усердно, бил поклон за поклоном, сухое, со впалыми щеками, лицо его, узловатая рука огненно краснели в лучах восходящего солнца, и разгорались большие черные глаза. Глядя на него, старалась и Марья, но вид молящегося странника завораживал. Забываясь, она опускала руку, любуясь им и одновременно страшась его. «Господи, так нынче у нас никто и не молится, — думала она. — Праведник, истинно праведник…» Леонтий приходил к ней уже третий раз, и каждый раз своей страстью вселял испуг и недоумение. В детстве она помнила одного такого старика, который ночами молился, ровно по обету или епитимью тяжкую носил. И домашних своих заставлял. Потом старик-то этот умом тронулся, залезет на крышу и воет по-собачьи. А девчонки ночью слушать его бегали. Спрячутся где-нибудь недалеко и обмирают от страха…

— На Бога зри, Марья, — бросил Леонтий, прервав ее воспоминания.

Марья прочитала еще одну молитву, отбила поклон, Леонтий же, как заведенный, — только рука мелькает перед лицом, и бородою пол метет. Где же тут угонишься… Марье неожиданно вспомнилось, как Петрович после войны свадьбу справлял. Женился он на сосланной молдаванке, а с фронта пришел в орденах, безбожник — немоляка, поэтому свадьба была с гармонью и плясками. Некоторых баб мужики не пустили гулять, Марье же что, Кириллы-мученика не было, Тимка подрос… И вот схватились они плясать с товарищем Петровича, приезжим мужиком. Тот медалями брякает, то вприсядку пойдет, то гоголем, смахнет пот со лба, откинет волосы и давай дальше! Народ кругом шумит — дай ему, Марья, покажи, где раки зимуют! Марью задор обуял, последний раз до войны еще плясала, потом не до гулянок было… Так друг друга и не переплясали, только гармониста замучили. Товарищ Петровича на следующее утро свататься пришел. Может, зря тогда Марья отказала. Что из того, что он был в церкви крещен? Взяла бы Тимку с собой, да уехали б в город. Глядишь, и жизнь бы иначе пошла…

— Пред святыми иконами о Боге думай, Марья, — строго сказал Леонтий, не прерывая молитвы. — О спасении души своей думай. А у тебя молитва токмо на устах…

Лишь через час Леонтий поднялся с коленей и присел на лавочку у окна. Марья поправила лампадку и остановилась, не зная, что делать.

— Сядь, Марья, — пригласил странник. — Слышал я, ты по сыну своему убиваешься, по Тимофею? Не идет он к тебе?

— Нейдет, — проронила Марья.

— Так я помолюсь, чтоб Господь дорогу ему послал, чтоб надоумил отрока беспутного о матери своей, — проговорил Леонтий. — Придет.

— Я нынче женщину эту Анну-то, в Еганово проводила, — призналась Марья. — На розыск подавать. Она женщина добрая, ласковая и по-нынешнему грамотная. Она и с начальством поговорить сумеет, и какие надо бумаги напишет.

— А вот это ты напрасно сделала, Марья, — построжал Леонтий. — Свяжешься с антихристовой властью да бумагами — сама к антихристу пойдешь и душу свою отдашь.

— Почто же власть-то антихристова? — робко спросила Марья. — Я и пенсию от нее получаю, и Кирилла мой убитый был за нее. Старые люди сказывают, любая власть от Бога.

— Э-э, Марья, нет в твоей душе Бога, и вера твоя ослабла, — вздохнул странник. — Для потехи токмо молишься да иконы в избе держишь. На потеху дьяволу чтение слушаешь из поганых уст, святые книги мирскому человеку в руки даешь.

— Я не в скиту живу, среди людей, — нашлась Марья. — Теперь все так живут.

— И осквернит он тебе Святое Писание! — опять построжал Леонтий. — А надо бы тебе в скит подаваться, в пустыню, аки отцы наши праведные.

— Вот дождусь Тимофея — подамся…

— Не поздно ли будет, Марья? — подобрел странник. — Погрязнешь во грехах, аки свинья в грязи. Людей вот пустила, из своей посуды кормишь, привечаешь. Они же — никонианцы из духовной академии.

— Откуда ты взял, Леонтий? — изумилась Марья. — Они ж и лба-то не крестят. Люди как люди — странники. Раз ходят по земле, значит, нужда у них такая…

— А чего они ходят — знаешь ли?.. Скверну и порчу наводить пришли, избу твою поганить, — Леонтий отвернулся. — А ты их пригрела, книги даешь читать…

— Мне мой Кирилла сказывал: коли пришли к тебе люди — прими, не отказывай, — заметила Марья. — Что же им, в лесу ночевать? Травой кормиться?.. Мы поморского толка, нам вера позволяет всяких людей привечать. Коли с добром люди идут — гнать, что ли, их?

— Неведомо тебе, Марья, какие они, — мягко сказал Леонтии. — Душа твоя слепа, потому и глаза незрячи. А я вижу: антихристом посланы твои странники! Истинно говорю! — Он перекрестился на иконы.

— Что же мне делать-то, Леонтий? — растерялась Марья. — Отказать неудобно. Я ж Анну проводила Тимофея искать…

— К иконам не допускай, книги читать не давай, — наставлял Леонтий. — И разговоров всяких не веди с ними. Они к тебе с разговором, а ты молитву в уме твори, отгоняй беса.

Марья поджала губы, вздохнула тяжко.