Слово

Входящий в храм мог одним взглядом лицезреть мироздание: от рождения до смерти, от непорочности до греха, от рая до ада. Все в этом храме — от массивного фундамента и до невесомого креста на куполе — тянулось к небу, к лучезарному свету, и следом должно было увлекать за собой дела и помыслы человеческие. И молящийся, стоя на коленях посреди мироздания, поднимал лицо и простирал руки, просил и благодарил, плакал и смеялся, обращаясь к небу, к золотым куполам, к светлым ликам икон, обложенных тоже золотом. Он мог видеть только блеск и слушать благоговейное пение, летящее сверху. И, ослепший, оглохший, он забывал, что стоит все-таки на земле и землею живет, забывал, что храм, обретший форму и образ мироздания, — творение рук человеческих.

Он забывал, что храм тоже стоит на земле, что его фундамент проникает в твердь. А там, в глубине, есть подземелье с ржавыми цепями, есть осклизлые стены, гадкие рыжие крысы, вонь и чернота вечной ночи. У стройного величественного храма, а значит, и у христианского мироздания, было зеркальное отражение в черном подземном зеркале, созданное тоже для человека…

Так размышлял Гудошников, наплутавшись и выбравшись наконец из тюремных катакомб.

Человек, как к свету, всегда тянулся к красоте. Он творил ее своими руками и сам же восхищался ею. Религией была красота. И только красота могла быть Божественной!

Гудошников плотнее прикрыл дверь в стене, подпер ее обломком рамы. Теперь ясно, почему спасские жители не ходят в монастырь. Вчерашнюю еще красоту храма и его благолепие оживляло присутствие людей. Находиться здесь одному невозможно: слишком ярок контраст между тьмой и светом, между красотой и уродством! К людям! Разыскать Петра Лаврентьева, монаха, оставшегося на острове, и бросить поиски вслепую. Вдруг тот монах — Федор?

— Петро-о! — прокричал Никита, удивившись своему гулкому голосу. Эхо многократно повторило крик с такой чистотой и явственностью, что показалось, на стенах где-то стоят люди и повторяют за ним. — Лаврентьев! — снова крикнул он и, достав маузер, выстрелил. Эхо прогремело пулеметной очередью, разом взлетели вспугнутые голуби и закружились над куполами собора.

«Что же я кричу? — удивленно подумал Гудошников. пряча маузер. — Человек не может жить здесь, значит, людей надо искать за стенами, в жилье… А это теперь не жилье». Он собрался было выйти за ворота, но на глаза попала длинная, приземистая изба, видимо, трапезная, где он еще не был. В трапезной тоже сновали крысы, пахло прелью; столов и скамеек не оказалось, похоже, их вывезли. Пол, как и в ризнице, был взломан в нескольких местах, свежевыброшенная земля истоптана сапогами. «Чекисты искали спрятанное золото», — решил Никита и вернулся в собор, что-то его тянуло туда. Там он снова начал обходить все помещения, еще раз обследуя каждый угол и закуток.

И тут в одном из темных, сводчатых коридорчиков Гудошников наткнулся на окованную дверь, за которой оказалась винтовая лестница. На ощупь он поднялся куда-то наверх и, еще не зная, что там впереди, четко уловил «книжный» запах. Отворив следующую дверь, Никита очутился в светлой, со стрельчатыми окнами, комнате и замер у порога, щурясь от заходящего солнца. Сначала ему показалось, что в комнату надуло снегу, но, приглядевшись, Гудошников понял, что это посеченная крысами и мышами бумага.

Он опустился на колени, сгреб пригоршню белой трухи и медленно пропустил ее между пальцев, как пропускают песок. Многочисленные полки вдоль стен были также усеяны бумажной массой, среди которой сиротливо торчали обглоданные обложки и корешки книг.

На улице стемнело, и уже зажженная Никитой свечка оплыла наполовину, когда он, обложенный со всех сторон книгами, выпустил из рук последнюю. Сомнений не было. Кто-то опытный побывал здесь до него и выбрал все ценное. Ни единой рукописи, ни одной старопечатной книги не было. Оставалось, по сути, барахло, которое не жалко отдать крысам.

Это означало, что библиотеку все-таки вывезли из монастыря.

Уснуть в эту ночь ему не удалось.

Никита сидел на книгах, спиной к стене, и думалось ему трудно и тяжко. Оказии ждать безнадежно. Не зря его предупреждали, что спасские сюда не заезжают. Выходит, сидеть здесь и медленно умирать с голоду либо поднимать затопленный челн, плыть к берегу и пешком пробираться в Спасское, пока не выпал снег и не пошла шуга. По снегу на протезе далеко не уйти.

Зря, выходит, лез сюда, зря терял время.

Да! Пора бы ему мыслить здраво, пора бы сесть, разумно прикинуть что к чему и не бросаться из стороны в сторону очертя голову. Он, бывший комиссар полка, студент и «красный профессор» университета, а ведь как мальчишка схватился и помчался искать неведомую рукопись. Знал же, помнил, что великие дела и открытия совершаются не с налета, не атакой, а после тяжкой, большой работы. Либо уж волей случая. Надеяться на случай ему уже нельзя. Поскольку чудо должно было произойти еще в Олонце. Теперь же остается только труд, а значит, необходимо запастись терпением и здравомыслием.