Слово

– О княжеских походах, – вздохнул Сергей. – Эх, товарищ комиссар. Я, конечно, малограмотный, но все-таки понимаю, что за штука – история! И литературу тоже понимаю, – он стал расхаживать от стола к двери: привычка военных – ходить и думать. – Ты прав, время сейчас такое… Вон начальника лесосплава ломом закололи! Лесопилку подожгли, убытков на сто тысяч!.. А беспризорников сегодня видел?… Не знаю, товарищ комиссар, как ты, а я спать не могу. Они мне во сне снятся. Приходят будто, тянут руки и говорят-дядя, арестуй нас, мы хоть в камере выспимся.

– Ладно, не рассказывай, – отрезал Гудошников. – Видел… Только ты не понял меня, Муханов… Ничего, разруху мы осилим. Это временно, если еще интервенции не будет. И дети учиться станут и жить в нормальных условиях. Ничего!.. И бандитов искореним. Ты вот, Серега, и покончишь с бандитизмом. А как с вещами, которые мы потом уже не восстановим? С книгами как?.. Это же… как тебе сказать… История нашей страны! От нее нельзя отказываться! Есть сейчас лихие головы, кричат – долой всю дореволюционную культуру, создадим свою, пролетарскую!.. А на чем создадим?.. Нам нельзя отрываться от нашей истории, без нее мы будем как бродячие собаки вон на свалке… Через эти книги мы связаны с нашими древними предками!.. А их вон мужик в телеге на базар привозит и продает! Копченую рыбу и – историю! Между прочим, книги эти еще беспризорнее и беспомощнее, чем дети…

– Не ожидал от тебя, товарищ комиссар, – после паузы сказал Муханов и сел к столу. – Обидно даже… Значит, по-твоему, какая-то древняя поповская писанина сейчас важнее, чем дети? Чем эти голодные ребятишки?

– Ты так вопрос не ставь! – Гудошников стукнул по столу. – Важнее… Все важно!

– Э, нет! – озлился Муханов. – Ты прямо говоришь – для тебя книги… А сегодня надо не книги, а детей спасать! Это живые люди, комиссар! Они есть хотят, спать хотят. Мы ради них с тобой воевали, если на то пошло. Чтобы им жилось хорошо. Они и есть наше светлое будущее!.. А книги твои подождут. Вот устроим детей, уничтожим бандитов, тогда ищи, собирай сколько тебе влезет. И денег тебе на это дадут.

– Хорошо, Муханов, но эти же дети и спросят потом с нас, почему мы не спасали книги. Они захотят знать историю! А ее памятников уже не будет. Близко локоть, а не укусишь!.. Да, сейчас кажется, пока не надо, успеем еще, но запомни мои слова, Муханов: хватимся, придет время, каяться будем. Было-то всего: нагнуться и подобрать, – Гудошников перевел дух и добавил:

– А мы пока топчем. Товарищ Ленин говорит: без старого мы нового не построим.

– С тобой невозможно, – поморщился Муханов. – Ты сразу – говорил, говорил… Товарищ Ленин говорил вообще, а не по этому случаю. И Ленин, кстати, о детях в первую очередь заботу проявляет. Я сердцем чую – о них надо хлопотать в первую очередь.

– Обо всем надо хлопотать, – упрямо повторил Гудошников. – Я лично ничем не могу помочь этим ребятишкам…

– Нет, можешь! – отрубил Муханов. – Ты если сюда попал, так возьми и организуй детский дом! Помещение есть. Отдадим бывший монастырь. А ты – человек образованный, герой войны. Да за тобой ребятишки толпами ходить будут!

Гудошников насторожился. Вспомнился сарай, слезящиеся от дыма глаза мальчишек, куски крепко соленой рыбы в грязных ручонках, грязный таз с водой, умело скрученные цигарки… У лысого мальчишки, предводителя компании, видно, был стригущий лишай: струпья еще не сошли. А самый маленький, лет восьми, плакал во сне… Вернее, нет, скулил, как щенок, – звук исходил откуда-то из груди – может быть, оттого, что не умел или слишком много плакал. Наевшись рыбы, мальчишки ночью жутко страдали от жажды, а воды уже не было, и Гудошников слышал, как шелестели пересохшие губы и языки.

Звук этот показался Гудошникову страшным.

Ночью он сходил к колодцу, принес воды и, расталкивая детей, поил их, полусонных, зябнущих – ком подпирал к горлу…

– Мне поручено организовать детский дом, – спокойнее продолжал Муханов. – Борьба с беспризорностью теперь в ведении чека… Я бы взялся, не откладывая, но ты видишь, какая обстановка в уезде? Белофинны еще лезут… А кому поручить?

– Не заставляй меня делать выбор, – глухо проговорил Гудошников.

– Я не заставляю, я прошу, – глядя в пол, ответил Муханов. – Не будь ты моим комиссаром, я бы нашел на тебя управу, я бы тебя заставил.

В это время дверь распахнулась, и в комнату вошел милиционер с повязкой на лбу, в окровавленной шинели.

– В хуторе, – тяжело выговорил он, – перестрелка была… Наши все целы… А вашего Шлюнько убило, наповал…

Муханов вскочил, взмахнул руками, но, ничего не сказав, опустился на лавку.

– Мы его сюда привезли, – добавил милиционер. – Куда положить?

– Погоди, – остановил его Муханов. – Я посмотрю на Шлюнько… Тогда в морг… Живым хоть одного взяли?

– Раненый есть, – доложил милиционер. – Двоих убили в перестрелке, а один сам себя, из нагана… Все не олонецкие, чужие. Похоже, офицерье…

– Раненого показать фельдшеру и допросить, если можно, – распорядился Муханов. – Я сейчас приду.

Когда они снова остались вдвоем, Гудошников тяжело вздохнул, подпер голову руками.