Слово

…Покинув остров и добравшись с книгами до Петрограда, Гудошников явился в ЧК и все подробно рассказал о событиях, происшедших в Северьяновом монастыре. То же самое он рассказал и чекистам в Печоре, когда пришел, чтобы выправить себе документы. Из Печоры тогда делали запрос в Москву и в Олонец – Муханову, который подтвердил личность Гудошникова. Никите выправили документы, и он уехал. В Ретроградской ЧК возник спор, а точнее, разбор ситуации, происшедшей в каменном сарае на острове. Его не спрашивали, почему он отпустил бандита, а словно взвешивали значимость совершенного поступка: следовало отпустить бандита либо же надо было пожертвовать книгами, но уничтожить врага? Поскольку в этом споре победитель не выяснился, Гудошникова мягко пожурили (все-таки герой гражданской войны!) и предупредили, чтобы впредь бандитов не щадил…

– Каретников поручил мне щекотливое дело, – сказал гость. – Он хотел бы купить ваше собрание древнерусских книг, все целиком. О цене поручил договориться мне. Но я думаю, мы с вами сойдемся.

Смысл доходил туго, как смысл любой наглости. И так же обезоруживал.

– Было время, когда Каретников мог получить рукописи задаром, – не спуская взгляда с Гудошникова, продолжал гость. – Да разве знаешь им цену, когда тебе всего двадцать пять, а тут где-то спрятан гроб тридцати пудов чистого серебра… Отвлекся несколько… А в результате остался ни с чем. Каретников же большой любитель памятников русской культуры, у него прекрасное собрание русских живописцев… Сами понимаете – чужбина, тоска по родине. Хочется иметь в руках хоть малую частичку родной землицы, чтобы чувствовать себя русским человеком.

Кому, как не Гудошникову, было знать, что означало это предложение? Последнее время белоэмиграция любой ценой стремилась заполучить и вывезти из России исторические и культурные ценности. И вывозила. В зарубежной печати все чаще появлялись статьи об исследовании рукописного наследия древней Руси, в России же такие публикации были тог-, да редкостью. За рубежом писали о гибели собраний и библиотек во время революции и после нее, когда началось движение пролеткульта. В сознание людей усиленно вколачивалось, что история Русского государства и культура его народа интересует только белую кость, оказавшуюся на чужбине, а варвары-большевики, захватив власть в России, уничтожают ее и вытравливают из сознания народа.

Таможенники изымали из багажей иностранцев и граждан России все предметы искусства, однако все-таки существовали каналы, по которым памятники литературы и живописи официально и неофициально перевозились за границу. Белоэмигранты во что бы то ни стало пытались лишить русский народ его исторического прошлого, обрубить корни, связывающие Советскую власть с историей Руси и России. Тем самым превратить ее народ в стаю, не помнящую своего происхождения и своей истории. Не мытьем, так катаньем, не интервенцией, так духовным разложением изнутри, не разом, так медленно – за многие, многие годы.

«Любитель» памятников русской культуры жег костер из рукописных книг, чтобы накалить шомпол для пытки. Чудовищно!

«Значит, этот гость, – думал Никита Евсеич, – связан с белоэмиграцией, с недобитым его мучителем Каретниковым. А каков наглец! Заявился в открытую с таким предложением, словно тоже, как в соляном монастырском складе, готов, если что, и на дыбу вздернуть. И сидит, будто не в Ленинграде, а в Париже!»

– Я думаю, цену большую вы просить не станете, – говорил гость тоном делового человека. – Все-таки книги эти по закону принадлежат государству, и вы их, мягко говоря, пользуясь случаем, присвоили. Я вам предлагаю три тысячи советскими рублями, это немало.

– Мало, – пробормотал Гудошников.

Маузер лежал в ящике стола, он был не заряжен. Гудошников припоминал, куда засунул патроны, и теперь осторожно двигал ящиками стола. Ага, вот они!.. Он совсем успокоился. Визит столь неожиданного гостя становился понятным и цели его ясны. Видно, на роду написано драться всю жизнь. А может быть, это естественно, когда речь идет о спасении зримых частичек народной истории?

Пряча руки под стол, Гудошников стал заряжать маузер. Вспомнилось, как он пытался достать его из кармана шинели там, в сарае. Обстановка была схожей… Едва щелкнул приемник магазина, как гость выпрямился в кресле и холодно произнес:

– Мне ваши штучки известны. Вы прекрасно стреляете. Но уберите оружие. В вашей ситуации оно не поможет.

Это вам не каменный сарай на острове и не двадцать второй год.

– Спокойно, не дергайся, – тихо сказал Гудошников и, загнав патрон в ствол, уже не скрываясь, набил магазин. – Хватит того, что я ту сволочь живым отпустил.

По своему отношению к оружию интеллигенция того времени четко делилась на две категории: одни им пользовались, другие отрицали его и боялись. Гудошников был интеллигентом, но интеллигентом, умеющим постоять за себя, а если необходимо, то и силой оружия…

Он боялся одного: в кабинет могли войти жена или сын и перепугаться. Поэтому говорил вполголоса: