Слово арата

Санча рассердился. Рябое лицо его налилось кровью, как шея косули.

— Тебе-то какое дело? Учи меня! Ты еще черт знает кто, а я секретарь ЦК молодежи!

— Потому и говорю вам! Был бы на вашем месте темный парень — другое дело. А вас выдвинули хорошее делать людям, а не смеяться над ними.

Санча нахмурил брови, прикусил губу.

— Прав он. Чего тут попусту обижаться? — поддержал меня Богданов.

Дажи чуть сбавил скорость.

В Шагонар мы приехали к вечеру и остановились у знакомых шофера. Санча не остался здесь ночевать — исчез куда-то…

Я встал на рассвете, Богданов еще спал. Будить его не захотелось, и я один пошел в хошунный комитет.

На возвышенной окраине Шагонара было разбито около пятидесяти черных и белых юрт. Посредине стоял небольшой домик без крыши, возле которого толкались люди. Рядом, в сырой низинке, пылали костры, над которыми исходили паром десятки чугунных чанов. Вокруг резали откормленных жирных волов. Тут же разделывали туши, валили мясо в чаны, жарили на вертелах. Со всего поселка сбежались собаки и грызлись из-за кишок и требухи.

Явно готовился нешуточный той.

— Что здесь происходит? Для чего это режут столько скота? — спросил я у стоявшего возле домика арата.

Он оглядел меня с ног до головы, усмехнулся:

— Новичок? Не понимаешь? Этих волов отобрали у баев, чтобы кормить участников собрания. Разговор будет большой, дней на десять. А есть надо… А что много режут — не наша забота. Сверху разрешили. Скоро мясо сварится. Приходи, дружок, поешь. Видно тебе нелегко достается еда…

Арат скрылся в толпе. Ничего не понимая, я вошел в помещение комитета.

В небеленой комнате — запустение: стекла разбиты, пол усеян окурками, рваной бумагой, горелыми спичками… Там сидели Санча и еще двое. Я поздоровался, спросил, кто секретарь.

— Вот он, Донгурак-тарга, — Санча показал на соседа.

Я достал удостоверение и протянул Донгураку. Он торопливо, как лама, читающий судур, зашевелил губами, вертя мой мандат и так и этак, затем вернул его мне.

— Зачем бумага? И так вижу.

— Когда собрание, тарга?

— Мало еще народу. Всего лишь человек триста пятьдесят. Вот приедут все, кому положено, — тогда и начнем.

Донгурак достал из-за пазухи кисет с колокольчиком, из-за голенища — трубку.

— Какая повестка собрания? Кто делает доклад? — спросил я.

Санча угрюмо глянул в мою сторону. В его взгляде можно было прочитать ревнивую злобу: «И чего расспрашиваешь, когда я уже здесь и все узнал?» Донгурак перехватил этот взгляд, ответил сквозь зубы:

— Зачем повестка, какой доклад?! Народ соберется на лугу, я открою собрание — и все. А потом пусть говорит, кто хочет. Тут ничего нет сложного.

Санча кивнул в знак согласия.

В это время пришел Богданов. Он посоветовал послать людей по аалам и собрать всех, кто еще не подъехал.

— Ждать будем — день потеряем.

Невозмутимость Богданова, как я заметил, поразительно действовала на высокомерного и вспыльчивого Санча. Он не только не возразил, но с жаром стал уговаривать Донгурака поторопиться с началом собрания.

…К полудню подъехали араты из самых дальних аалов.

— Будем начинать! — решил Донгурак.

Он и его помощники кричали наперебой, махали руками, подталкивая нерасторопных.

— Ближе, ближе друг к другу!

— Тесней! Места не хватит!

Солнце стояло над головой. Было жарко. Мы с Богдановым уселись в кругу, среди аратов.

Позади я услышал:

— Проклятые собрания! Хлеба созрели, самое время жать. К зимовке надо готовиться. Дел по горло, а тут…

— И не говори, старина! Я хотел остаться, да не вышло. Сказали, надо обязательно быть…

На середину круга вышел Донгурак. На нем был шелковый красный халат, перехваченный желтым поясом с серебряной цепочкой, и идики на толстой подошве.

В кругу зашумели. Кое-кто вскочил, чтобы лучше его разглядеть.

Донгурак откашлялся, заговорил высоким женским голосом:

— Дорогие граждане! По поручению Улуг-Хемского хошунного комитета партии объявляю одиннадцатое собрание классовой борьбы открытым. Председателем собрания, как и раньше, буду я. Кто против? Никого нет? Вот и правильно. И не должно быть! — Он обвел взглядом круг.

Никто не проронил ни слова. Должно быть, все уже привыкли к тому, что Донгурак командовал на собраниях.

— Товарищи-граждане! — взвился еще выше голос секретаря. — Идет девятый год нашей революции. Но за это время все еще не полностью утвердились права аратов. Баи все еще держат скот в своих руках. Батраки работают на них бесплатно. Ламы читают свои священные книги, шаманы камлают и гремят бубнами. Можем ли мы дальше это терпеть? Нет! А еще у нас, товарищи-граждане, остались проклятые пережитки темного прошлого. Еще многие из вас имеют косы! Позор, товарищи-граждане!

Секретарь распалился и, срывая голос, выкрикнул:

— Не нужны косы! Эй, Лопсан, где ты? Давай ножницы. Режь мне косу — остаток темного прошлого!

Из толпы вышел плечистый пожилой мужчина.

Донгурак расставил ноги пошире, раскланялся во все стороны, будто его собирались казнить, нагнулся, упер руки в колени, закинул за спину косичку-кежеге, перевитую ленточкой, конец которой только что украшал его грудь.

— Режь, Лопсан! Скорее режь!