Слово атамана Арапова

В общем-то он был доволен налаженным бытом. Да что там доволен, даже счастлив. Арапову нравилась кочевая неустроенная жизнь в тесном общении с разными людьми. И он думал так: «Вот оставь человека одного в такой неустроенности – пропадет! Не от болезни, не от голода – от тоски-скуки. А вместе – все хорошо». Он бы на всю жизнь согласие дал – построить здесь городок казачий, а затем в другое место перекочевать выше по реке и сначала. У киргизов земли немерено и пустоты много. И чем дальше их отодвинуть…

Сзади хрустнула ветка. Арапов мгновенно оказался на ногах, резко развернулся и, взведя курки, направил пистолеты в темноту и полным угрозы голосом крикнул:

– А ну, хто там тьмой прикрыватся? Выходь немедля, не то враз курки спущу!

– Не пуляй зазря, Василий, я энто.

Атаман узнал голос Степаниды и опустил руки. В его мужественной душе вновь шевельнулось что-то неведомое, радостное, что случалось с ним всегда, как только он видел красавицу Степаниду. Разрядив пистолеты, он заткнул их за пояс и, борясь с обуявшим его смятением, сел. Глядя на костер, Арапов подвинулся на бревне, словно приглашая казачку присесть рядом.

Степанида осторожно села и, стараясь не касаться его, тихо сказала:

– Скажу вот те, Василий, што несчасна я.

Голос ее дрогнул, и женщина, шмыгнув носом, замолчала.

– Пошто так? – не отрывая взгляда от огня, поинтересовался атаман, внутренне борясь с овладевшим им желанием.

– Должна казать, ведь затем и пожаловала. Замуж я собралася, под венец.

– Замуж? С кем энто под венец? – Арапов едва не задохнулся от вдруг овладевшего им чувства ревности.

– Токмо с тобой под венец я пойду, сокол мой Василий!

Атаман онемел. Мозг его сковала неведомая сила, рот приоткрылся, а во рту разом все пересохло.

– Ну… и… ох… все пропало! Хосподь прибрал мово Гурьяна, а я-то жива ведь?

Арапов глотал ртом воздух и, будучи не в силах что-то сказать, продолжал бестолково пялиться на костер.

– Гурьян сгинул, а после Хоспода и него – ты для мя самый дорогой и желанный на свете!

– Пошто думашь, што Гурьяна нет? – облизнув губы, кое-как выдавил из себя атаман. – Мож, живехонек он, угодил зараз в полон к кыргызам?

Степанида слегка вздрогнула и тихо заплакала:

– А мне што с тово теперя? Аль гадать всю жисть оставшуюся про то, жив ли Гурьяша аль нет?

– Ну… – Арапов задумался, но не нашелся что сказать в ответ.

– Да и не любила я его так, как тя, Вася, – всхлипнув, продолжила женщина. – Теперя вот я и поняла энто. У ко сердечко не затронуто, тому энто не понять. И я не понимала; засватали и се, думала, люди женятся – так надо. Но стоило токо мне ево потерять, а тя увидать, как я поняла зараз, сколь мало жил Гурьяша в моем сердце; ешь, пьешь, работашь, спишь, молишься, а думашь не о муже сгинувшем, а о те… Боже, боже! За каки грехи на мя, бедную, свалилось тако бремя непосильно! Ох, Василий, – громче зарыдала Степанида, совсем забывшись и схватив руку атамана, – помоги, не отвергай мя, бога ради! Некому здеся мне душу излить без остаточка, вот я и пришла сюды. Заклинаю тя, не отвергай меня! Сделай энто во имя той, што выкормила тя своим молоком, во имя супружницы твоей, безвременно помершей! Помоги, иначе горе меня изведет. Пущай не мила я те щас, но када-нибудь и твое сердце узнат любовь и ты поймешь, как ноет и страдат у меня душа! – Степанида плача опустила голову на вздымающуюся от сильнейшего волнения грудь Арапова, и он привлек ее к себе.

Скупые слезы блеснули на глазах казака, и, гладя женщину по голове, он как только мог принялся ее утешать:

– Не проливай слез зазря, голуба. Зрю, как глубоко ранено сердечко твое, как тоскует и болит душа твоя. Тяжело потерять мужа смолоду, но вернуть ево я не могу. Айда, я отведу тя в избу ко всем. Поспишь, помолишься – и все зараз к утру и пройдет.

– Нет. – Степанида вскочила и решительно замотала головой. – Утречком я по твому же указу отплываю в Яицк. Ужо свидимся ли апосля, не ведам ни ты, ни я. Я могу и не доплыть до Яицка, а тя могет сразить стрела кочевника. Ты… ты… прямо щас вот возьми меня!

– Хосподь с тобой, дева! Што ты вытворяшь со мной? – Арапов почувствовал, как сердце рвется из груди, а желание овладеть молодой красивой женщиной увеличилось в бессчетное количество раз. Но он не мог сделать это, не зная твердо, жив Гурьян или нет. Из последних сил борясь с охватившей его страстью, атаман огромным усилием воли овладел своими чувствами и ответил: – Нет, не могу так я! Прости мя за то, Степанидушка!

– Тады прощевай, Василий, – сказала она приглушенным голосом и нерешительно протянула Арапову руку.

Атаман взял ее впервые в жизни. Вздрогнул, словно от удара молнии. Сильно закипела его кровь, мурашки побежали по телу. Он стоял неподвижно, точно ноги его вросли в землю, глядел в глаза Степаниды и бережно сжимал мягкую ладошку.

Рука женщины дрожала, дрожала и она сама, отвернув склоненную голову. В глазах ее отразился загадочный блеск, точно небесная звездочка пробилась сквозь густой туман, а губы двигались, словно творили молитву Господню.

– Прощевай, Василий! – шепнула Степанида и не уходила.