Слово авторитета

— Вот так и я не спрашиваю. Для меня главное — деньги получить, а как он там товаром распорядится — не мое дело.

— Только ты ведь, Картавый, недоговариваешь чего-то. Ты ведь не апельсины продавал, а «стволы», а это статья. И, кроме того, «стволы», что ты продал, они в картотеке числятся, это те самые, что в охране взяли. Знаешь, сколько за свои чудачества ты можешь получить?

— И сколько же? — старался сохранить равнодушие Картавый.

— Лет двадцать пять, а то и пожизненное может быть. Лицо Лени Картавого как будто не изменилось. Вот только уголки губ самую малость приподнялись.

— Ничего, как-нибудь выживу. И Моисей сорок лет по пустыне ходил.

— А ты, я вижу, философ.

— Нет, я простой еврей, который прочитал Талмуд, — в сердцах проговорил Картавый.

— Ладно, оставим наши теологические диспуты. И у кого же ты купил «стволы»?

Леня Картавый положил руки на край стола. «Браслеты» ему слегка жали, и Шибанов видел, что на его запястьях обозначился красный след. Картавый мужественно терпел, полагая, что в последующие двадцать лет его ожидают куда большие лишения.

— На Рижском рынке один бандюга из-под полы предложил, — честно посмотрел Картавый на Шибанова. Григорий усмехнулся:

— За своего человека, значит, принял. Улыбка у Картавого получилась широкая. Он явно бравировал своими крепкими зубами.

— Ну, уж на опера я точно не похож.

С левой стороны, на самом краю стола была прикручена настольная лампа.

Можно было бы направить лампочку в сто пятьдесят ватт прямо в глаза подопечному и с удовольствием наблюдать за тем, как его лицевой нерв дергается при каждом остром вопросе. Но вряд ли подобная мера сумеет сломать его. Лене приходилось видывать и не такое.

— Значит, идешь в отказ?

Леня Картавый удивленно вскинул ресницы:

— Долг каждого гражданина помочь следствию. Все-таки в детстве я был примерным мальчиком, играл на скрипке и всегда уважал правосудие.

— Обещаю тебе, что пожизненного ты можешь избежать, если расскажешь все, как было. Картавый неожиданно расхохотался:

— Господин хороший, хоть я и был примерным мальчиком, но моя добрая покойная мамушка всегда говорила мне о том, что весь мир делится на хороших и плохих дядей. А поэтому у меня есть сильное сомнение, с хорошим ли дядей я разговариваю.

— А ты дипломат.

Картавый сдержанно улыбнулся:

— Я не дипломат, господин хороший. Я всего лишь самый обыкновенный еврей.

— Хорошо. Где ты был утром третьего июня? Леня поморщился:

— Господин хороший, я даже не знаю, какое сегодня число, а ты мне говоришь о прошлом месяце. Хотя могу предположить… Где может находиться в это время благочестивый еврей? Скорее всего я был в синагоге и молился. Вот сам ты, господин хороший, можешь вспомнить, где ты был месяц назад? — и, уловив на лице Шибанова едва заметное смятение, победно добавил:

— Вот то-то и оно, а меня пытаешь!

— Ты с Закиром Каримовым знаком?

— Ну ты даешь, господин хороший, — воскликнул Картавый. — Кто же не знает Закира! Только сразу тебе хочу сказать, в приятелях я с ним не был, и мы с ним никогда не пересекались.

— Выходит, параллельным курсом идете? съязвил Григорий.

Леня Картавый слегка нахмурился:

— Это смотря что ты имеешь в виду. Я со своим прошлым завязал. Не спорю, всякое бывало по молодости, но сейчас я чист, как ангел.

— Ангел, говоришь, — ухмыльнулся капитан. — А как же твои «стволы»?

Что-то не вяжется с образом ангела.

— Господин хороший, — Леня Картавый был само негодование, — это чистой воды коммерция!

— Вон оно как, — удивился Шибанов, — нечасто приходится видеть, чтобы блатной еще и бизнесом занимался. Осудит тебя братва-то.

— В первую очередь я еврей.

— У меня же есть сведения, что ты с Закиром ходил в приятелях.

— Я не знаю, господин хороший, кто там тебе стучит, но если я с ним пару раз раздавил где-то в подворотне флакон бормотухи, это еще совсем не значит, что мы с ним по жизни кореша.

— Тебе как там, в хате, не тесно? — участливо поинтересовался капитан.

— Сокамерники не обижают? — В ответ Картавый лишь скривил губы. — Все ясно, — облегченно вздохнул Шибанов. — А то я ведь переживать уже начал, мало ли чего… Главное, чтобы компания теплая подобралась. Наверняка тебя там дожидаются, а тут я со своими глупыми вопросами пристаю, что и как?.. Видишь ли, любопытство меня заело. Я тебя, наверное, прервал. Во время интересной беседы сюда выдернул? Мне даже как-то неловко, — и, стиснув зубы, проговорил с откровенной угрозой:

— Возвращайся в камеру и крепко подумай, если не хочешь, чтобы мы на тебя два трупа повесили. Мне-то ведь все равно, кто убил. Самое главное, чтобы дело было раскрыто. Конвой! — выкрикнул Шибанов.

В дверях появился круглолицый прапорщик с махонькими колючими глазами.

Заключенные прозвали его Хомяк. Действительно, в нем было нечто хомячье: щеки большие, слегка отвислые, такое впечатление, что за каждой из них он таскал по полкило яровой пшеницы.

— Отведи моего гостя в камеру!

Глава 49. ЖАДНОСТЬ — ПЛОХОЙ СОВЕТЧИК

— Ты числишься в федеральном розыске, — негромко объявил Федосеев, посмотрев на Закира.