Слово авторитета

Собеседник должен созреть для предстоящего разговора. А потому для начала можно затеять обыкновенную игру в гляделки и минут пять не говорить вовсе. Подобный прием действует даже на человека с очень устойчивой психикой, а что говорить о тех, у кого вся душа состоит из темных пятен.

Не каждый способен выдержать подобное испытание.

А разглядывать собеседника Геннадий Васильевич за двадцать пять лет службы научился, как никто другой. Причем он умело делал вид, что его совсем не интересует человек, сидящий напротив, а его ответы он вынужден выслушивать лишь в силу служебной необходимости. Но на самом деле все было не так; он подмечал многое, если не сказать — все. Жесты, мимику, прислушивался даже к дыханию, следил за руками, которые были лучше всякого барометра, и, конечно же, следил за цветом кожи — у наиболее чувствительных натур на протяжении короткого разговора она может принимать едва ли не все цвета радуги.

Полковник достал портсигар, старенький, мельхиорoвыи, еще дедовский, с едва различимой гравированной надписью на потемневшей поверхности. Бабка подарила, в канун помолвки. Открыл. Сигареты лежали рядком, аккуратненько, как карандаши в ученическом пенале. Закрывать не стал — закрыл со щелчком. После чего небрежно скинул в наружный карман пиджака.

Мужчина сидел спокойно, даже равнодушно. Такие отрешенные лица можно встретить только у людей, стоящих в очереди или где-нибудь в общественном транспорте, терпеливо дожидающихся своей остановки.

Да и собственную жизнь такие воспринимают философски, как некую переходную субстанцию из одного состояния в другое.

Уже через минуту Крылов понял, что заработать психологического капитала не удалось.

— Значит, вы и есть тот самый пострадавший? — бодро и одновременно с сочувствием спросил полковник.

— Он самый и есть, — безрадостно протянул мужчина.

— Как вас… по имени-отчеству?

— Иван Степанович… Федосеев, — сдержанно, но с каким-то скрытым достоинством отозвался охранник.

— Давно вы здесь работаете?

— Давно… Уже лет восемь будет.

— Значит, вы здесь старожил?

— Пожалуй, что так… Да и по возрасту я здесь самый старший, они мне все в сыновья годятся. Я их так и называю, не обижаются. Все-таки от души говорю, а не для того, чтобы обидеть.

— Иван Степанович, расскажите, пожалуйста, поподробнее, что произошло сегодняшней ночью?

На грубоватом лице Федосеева проступили новые морщины, похоже, что подобное воспоминание было не из самых приятных в его жизни.

— Ну… В этот день все было как обычно, ничто такого не предвещало, — начал уныло охранник. — Я тут у нас за смену отвечаю и слежу, чтобы у меня во всем порядок был. — Кончики пальцев правой руки нервно забарабанили по поверхности стола. — Проверили все замки, печати. Позвонили в центр, сообщили, что все нормально. Потом я пошел к себе.

— Так, продолжайте, что было дальше.

— Вот в этой комнате все и произошло. Слышу — дверь открылась. Я думал, что это Семен. Он со мной о чем-то поговорить хотел. Я поворачиваюсь и вижу, что в каптерку два человека входят, а в руках у них обрезы…

— Лица их рассмотрели?

— Да какой там рассмотреть, — махнул рукой Федосеeв. У них на головах шапки были, ну такие, что лица зарывают… Маски, в общем, только дырки для глаз.

— И что же было потом?

— Чего греха таить, струхнул я, — честно и виновато признался Иван Степанович. — Спрашиваю: что вам надо? А один из них, тот, что был повыше, неожиданно рассмеялся и говорит: «То, что нужно, уже забрали». И оружием в меня целит. — Дядька всплеснул руками и произнес:

— Ну, поймите меня правильно, ну не железный же я, в конце-то концов! Думал, под себя сейчас схожу. Ничего, обошлось. Не опозорился… Тут второй из-за спины выходит и так по-простому спрашивает: ну что, мочить, что ли, его будем, как тех двоих? Я хочу спросить, что там с ребятами случилось, а не могу, чувствую, язык к небу пристал и отковырнуть его никак не получается. Тот, что повыше, отвечает: погоди, дескать, успеется… Полковник насторожился:

— Он обращался к нему как-нибудь? Ну, скажем, называл его по имени, может, прозвище какое употребил?

Федосеев всерьез задумался: губы его напряженно сжались, отчего по щекам в разные стороны пошел веер морщин.

— Что-то не припоминаю… Кажется, они как-то друг к другу без личностей обращались. А может быть, я просто подзабыл, да и не думалось в то время ни о чем больше, как о собственной шкуре, — честно признался Иван Степанович.

— Ладно, продолжайте. Что было потом? По разбитому лицу Федосеева было видно, что воспоминания ему даются не без труда. Он растер пальцами виски и продолжал так же безрадостно: