Слово безумца в свою защиту

Чтобы быть в курсе слухов, ходящих в нашей среде, я написал письмо преданному другу в Париж, умоляя его сообщить мне все без утайки.

Он мне ответил весьма откровенно, что в скандинавских кругах жена моя пользуется репутацией женщины с порочными наклонностями, что же касается тех двух датских барышень, о которых я спрашивал, то они известны своим распутством и посещали в Париже весьма подозрительные кафе.

Мы задолжали хозяевам пансиона немалую сумму, у нас не было никаких средств к существованию, поэтому о том, чтобы бежать, и речи быть не могло. К счастью для нас, датчанки познакомились с одной хорошенькой девушкой из деревни, которая стала проводить с ними много времени, и это настолько восстановило против них всех деревенских жителей, что датчанкам этим пришлось срочно отсюда убираться. Однако наше знакомство с ними, длившееся уже восемь месяцев, нельзя было оборвать так резко. Тем более что обе они были из хороших семей, получили хорошее воспитание и оказались добрыми товарищами в дни моих невзгод. Словом, мне хотелось обставить их вынужденный отъезд пристойным образом, и с этой целью мы решили устроить в их честь прощальный обед в ателье одного молодого художника.

Во время десерта, когда все уже изрядно выпили, Мария, поддавшись своим чувствам, встала с бокалом в руке, чтобы спеть песенку, которую она сама сочинила на известный мотив из «Миньон» [34]:

Ужели вы не знаете Марии,
Которая подружек обожает?
И муж ее, красивейший мужчина,
Подчас пеняет горько ей за это.
Она не создана женой быть мужней,
Раз может зажигать девичье сердце.
И вот теперь разъедутся подруги,
Вдовой почувствует себя Мария,
Хоть много лет и замужем она.
Хранятся в памяти лишь дни Монкура,
Веселые, чарующие дни!…
Прислушайтесь, что говорит Мария:
Остаться здесь хотела б я навечно,
И песни петь, и пить вино, любить лишь радость,
Бессмертно жить!
Да, здесь!
И только здесь!

Она спела это в порыве чувств, вдохновенно, ее огромные миндалевидные глаза, влажные от слез, сверкали, отражая пламя свечей, она широко распахнула свое сердце, и, признаюсь, я был увлечен, очарован ею. Наивность и трогательная искренность Марии делали невозможным даже мысль о чем-то чувственном – просто женщина воспевала женщину. Да и в ее облике не было решительно ничего мужеподобного, нет, нет, это была любящая женщина, нежная, таинственная, загадочная и неуловимая.

Что же до предмета воспеваний – рыжей девицы с грубым лицом, горбатым носом, тяжелым подбородком, желтыми глазами, отечными от питья щеками, плоской грудью и крючковатыми пальцами, – то она являла собой существо настолько мерзкое и отвратительное, что на нее не мог бы польститься даже последний батрак.

Закончив петь, Мария села рядом с этим чудовищем. Рыжая датчанка тут же вскочила и, стиснув обеими ладонями лицо Марии, впилась в ее губы своим ртом. Я стал усердно наливать этой датчанке, чокался с ней, и вскоре она надралась до такой степени, что упала на колени, уставилась в меня тупым взглядом, а потом оперлась спиной о стенку, залилась бессмысленным хохотом.

Мне ни разу не приходилось видеть столь грязное животное в человеческом облике, и мое отношение к вопросам женской эмансипации сложилось в тот час уже окончательно.

Обед кончился скандалом, потому что датчанку-художницу обнаружили на улице, она сидела на краю тротуара, ее рвало, буквально выворачивало наизнанку, и при этом она выла, как дикий зверь. На следующее утро обе девицы отбыли.

Однако после их отъезда Мария пережила настоящую депрессию, и я испытывал к ней лишь жалость, настолько она скучала по своей подруге, так страдала от того, что разлучена с ней. Она в одиночестве гуляла по лесу, что-то напевая про себя, посещала все места, где они бывали вместе, – одним словом, все симптомы раненого сердца были налицо, и я стал опасаться за ее разум. Она была несчастна, и я оказался бессильным ее утешить. Ласк моих она стала избегать, когда я пытался ее поцеловать, она меня отталкивала, и я постепенно смертельно возненавидел эту отсутствующую подругу, потому что она отняла у меня любовь моей жены.

А Мария, не отдавая себе отчета в том, что происходит, не скрывала причины своей печали и всем жаловалась на свое горе. В это просто невозможно поверить!