Слово Божие и слово человеческое. Римские речи

Позднее мы встречаем очень энергично заявленное утверждение сакрального интеллектуализма в Талмуде, например: «Грубый человек не страшится греха, и невежда не может быть свят… и нетерпеливый не может учить, и тот, кто занят торгом, не может стать мудрым» (Pirqe Abot II 5). «Невежда не может быть свят» – это уже специфический мотив талмудического презрения к ʕam hāʔāreṣ[59], с христианской точки зрения непозволительного. Возвращаясь, однако, к библейским текстам, мы без труда понимаем, почему слово nəbālā, означающее свойство «глупости», носитель которого nābāl, так часто употребляется в них для обозначения тяжкого греха: отроковица, впавшая в блуд, совершила nəbālā среди Израиля и должна была быть казнена (Втор. 22: 21); старик из колена Ефрема умоляет жителей Гивы не насиловать гостя, лицо священное по всем патриархальным законам, не творить nəbālā (Суд. 19: 22); это же слово применено к инцестуозному насилию, совершенному Амноном, сыном Давида, над Фамарью (2 Цар. 13: 12).

Итак, мы неизменно видим, что в плане аксиологическом Премудрость выступает как ценность сакральная; где ее нет – там грех. Но уместно ли в приложении к библейской Премудрости самое слово «ценность»? До известной меры – да: о ней говорится как о ценности в самом буквальном, наивном, дофилософском смысле слова. Она есть ценность, ибо ценнее злата, серебра и драгоценных камней (Притч. 3: 14–15). Более того, она сверхценность, ибо она дороже всего на свете, и потому для нее и не может быть адекватного менового эквивалента (Иов 28: 15–19). Как всякую ценность, ее желательно искать и найти, как рудокоп отыскивает серебряную или золотую жилу, – но знать, где она, выше человеческих сил, и только один Бог знает заповедное место, где она скрыта (Иов, тема всей главы 28).

Однако ценность или даже сверхценность – понятия безличные: что, а не кто. Это не единственный модус библейских высказываний о Премудрости. Уже в Книге Притчей мы слышим о Премудрости как о персонаже, о персоне или хотя бы персонификации[60], как о субъекте некоего действия; более того, мы слышим не только о ней, в формах третьего лица, – мы слышим ее самое, ее голос.

Премудрость возглашает на улице,
на площадях возвышает голос свой,
в главных местах собрания проповедует,
при входах в городские ворота говорит речь свою:
«доколе, невежды, будете любить невежество,
и вы, буйные, услаждаться буйством?
доколе глупцы будут ненавидеть знание?
Обратитесь к моему обличению:
вот, я изолью на вас дух мой,
возвещу вам слова мои…»

(Притч. 1: 20–23.)

Не премудрость ли взывает,
и не разум ли возвышает голос свой?
Она становится на возвышенных местах,
при дороге, на распутиях;
она взывает у ворот при входе в город,
при входе в двери:
«к вам, люди, взываю я,
и к сынам человеческим голос мой…»

(Притч. 8: 1–4.)