Слово Говорящего [Авторский сборник]

— Ну-ну, Шолохов ты наш… Вот, единственный среди нас настоящий писатель. — Игорь показал на Володю.

— В самом деле? — оживилась Алена.

— Есть немного, — согласился единственный писатель. — Пишу бурду всякую.

— Не слушайте его, — снова вмешался Игорь. — Это у него хроническое. Особая форма морального садизма.

— Почему садизма? — поинтересовался Гриша-Паша. — Скорее, на мазохизм похоже.

— Ни черта ты не понимаешь, — Игорь махнул рукой и сам полез в карман за сигаретой. — Садизм чистейшей воды. В особой форме.

Он еще говорил что-то, но я не слушал. Я вдруг четко и ясно увидел всю картину взаимоотношений этого человека с обществом. В литературном плане, естественно. Часто так бывает, что вот не признают тебя массово и все. Хоть ты в лепешку расшибись. Нет всемирной популярности. И тогда у тебя появляется два выхода: бросить все к такой матери и навсегда оставить в себе комплекс неполноценности или плюнуть на критиков и продолжать писать в свое удовольствие, изо всех сил стараясь не реагировать на постоянные выпады в твою сторону. Некоторым удается. Некоторым — нет…

…было до того накурено, что пришлось открывать притертую, заклеенную форточку. Гриша-Паша дымил просто немилосердно. Страшно представить, что же творится у него в квартире.

Я открыл очередную бутылку, кажется, последнюю… хотя, нет, что-то еще позвякивало под ногами у Володи. Пилась горькая уже как вода, даже закусывать не надо было. Верный признак того, что пора бы уже и закруглиться, но, боже, как не хочется…

У Гриши-Паши глаза блестели не хуже, чем шары на елке. И по цвету были примерно такими же. Он рассказывал о том, как ему кто-то дома расколотил унитаз головой. Головой! И как он теперь страдает из-за невозможности…

— А давайте я спою, — предложил Володя, когда все отсмеялись. — У вас тут гитара есть?

— Есть, — я полез из-за маленького журнального столика, рискуя опрокинуть все на пол. Гитара у меня действительно была, очень старая. На ней уже лет сто никто не играл.

Впрочем, в руках у Владимира она неожиданно ожила, подала голос. На настройку ушло буквально несколько минут. Потом Володя тронул струны и запел…

Снова ветер снег по улицам метет,
И на стенке похудевший календарь.
Вот еще один ушел из жизни год,
И зима поет за окнами, как встарь.

У Владимира был чуть хрипловатый, почти как у Высоцкого, только совсем не такой надрывно-рвущий голос. Видно было, что он певец-любитель, но не это главное…

Мы еще вперед продвинулись на шаг,
И — увы! — еще прибавилось седин…
Год ушел, следы оставив на висках,
Год ушел, ушел совсем, еще один…

Наша юность потерялась вдалеке,
И у каждого полно своих забот.
Поединок с пустотою в кошельке
Отнимает силы все из года в год.

Мы все реже собираемся теперь,
И расходимся задолго до восьми.
И все чаще, дома отпирая дверь,
Понимаем: мы стареем, черт возьми…

А когда часы-куранты зазвенят,
И ракеты темень неба разорвут,
Незаметно в тех восторженных ребят
Превратимся мы на несколько минут.

И опять пред нами распахнется мир,
Жизнь откроет снова тысячи дорог,
И хотя судьба зачитана до дыр,
Будем верить, что хоть кто-то что-то смог.

А потом рассвет опять рассеет тьму,
И ворвется в мир очередной январь.
Мы вернемся каждый в личную тюрьму
И к стене прикрепим новый календарь.

Будем видеться у входа в магазин,
Посвящать друг друга в череду забот,
Говорить: «В тебе прибавилось седин…»
А потом опять наступит Новый Год.

Володя отложил гитару, а Гриша-Паша засопел что-то себе под нос.

— Вот и не знаешь, что делать после этого, — наконец изрек он. — Радоваться или плакать… Господа! Да вы на часы-то посмотрите!

Алена достала из бара точно такие же витые фиолетовые свечи (я их сам искал по всему городу), какие были у нас в детстве, поставила на столик, зажгла. Володя ухватил бутылку с шампанским, принялся откручивать проволоку с пробки.

Президент на экране желал всем всего-всего, как обычно, и даже немного больше, чем в прежние Новые года.