Слово и части речи

Пожалуй, в наименьшей степени с европейской традицией расходится по данному вопросу арабская. Вопрос о границах слова и о членении текста на слова в ней решается примерно так же, как в европейской арабистике; см. [Старинин 1963]. По-видимому, слово в арабской традиции в первую очередь соотносится со словоформой I в смысле [Алпатов 1979а]: среди выделяемых здесь «частиц» есть несомненные форманты. Однако в отличие от античной традиции у арабов базовых единиц две: слово и корень; особая структура семитского корня требовала его обязательного выделения, тогда как структура древнегреческого и латинского языков позволяла обходиться без такого понятия. Возможно, и европейское понятие корня восходит к арабской (или близкой к ней еврейской) традиции.

Иначе дело обстоит в дальневосточных традициях, среди которых, помимо японской, рассмотрю бирманскую, китайскую и вьетнамскую.

Как пишет исследователь бирманской традиции В. Б. Касевич, в ней «отсутствует сколько-нибудь последовательное различение морфологии и синтаксиса. Основные понятия грамматического анализа суть следующие: вэча “предложение”… наусхэ “частица”, цоу “группа, член предложения”. Под последним понимается один или несколько слогов, оформленных частицей (частицами). Реально, впрочем, требование оформленности не соблюдается, а термином цоу обозначаются также члены предложения, не имеющие эксплицитного оформления» [Касевич 1981: 207]. Далее В. Б. Касевич пишет: «В грамматику включается то, что обладает высокой частотностью употребления… Из отношений лишь более конкретные, типа “приходиться кому-л. кем-л.”, выводятся за пределы грамматики. Более же абстрактные (соответственно статистически шире представленные в текстах), типа отношений “вместо” (“взамен”), “наравне с…” и т. п., рассматриваются в традиционной бирманской грамматике. Иначе говоря, соответствующие слова включаются в общие списки элементов, подлежащих истолкованию в грамматике наравне со, скажем, показателями множественного числа. По-видимому, такому “списочному” представлению грамматики во многом способствует сам материал языка, где грамматические отношения передаются отдельными служебными словами (“частицами”) и приближающимися к ним по характеру агглютинативными аффиксами. Отсутствие парадигм, составленных синтетическими словоформами, затрудняет вскрытие системности в языковом материале» [Там же: 208].

Такие особенности бирманской традиции напоминают более разработанную японскую традицию. Также отсутствует различие между аффиксами и служебными словами, которые вместе включаются в класс наусхэ (ср. служебные go); прочие базовые единицы – цоу – имеют сходство со знаменательными. Единицы двух классов разграничиваются по частотности (а может быть, и по регулярности присоединения?). Бирманский язык – последовательно агглютинативный (несколько более последовательный, чем японский, в глаголе которого есть черты флективности), большое место в нем занимают форманты, а проблема выделения словоформ в западной и отечественной бирманистике остается спорной.

Особое место среди всех занимает китайская традиция, древнейшая среди дальневосточных. До европеизации китайской науки в начале ХХ в. (что отчасти сохраняется даже сейчас) в качестве основной единицы выделялось цзы – тонированный слог, записывающийся иероглифом и имеющий значение34. Три этих свойства – фонетическое, графическое и семантическое – строго не разграничивались в традиции (ср. совмещение разных, хотя и несколько других свойств у слова при словоцентрическом подходе). Иногда употреблялся и термин юй, к которому восходит японское go; юй также понимался как тонированный слог. Все более протяженные единицы, в частности аналог словоформы – цы, появились или приобрели современное значение в китайской науке уже под европейским влиянием в ХХ в.

В отечественной китаистике цзы не принято приравнивать к слову; если речь идет о грамматике, эту единицу обычно считают морфемой. Одно из редких исключений – работы А. М. Карапетянца [Карапетянц 1982; 1984], где отстаивается совпадение слова и слого-морфемы, то есть цзы