Слово и дело. Книга 2. «Мои любезные конфиденты»

— Кончайте быстро этот балаган! — возвестил зычно. — Великая государыня наша, ея величество Анна Иоанновна, в дела чужие никогда не мешается… Бог вам судья! Вы вольны избирать кого угодно. Но все же знайте, что желателен лишь Бирен.

В подтверждение слов этих артиллерия открыла пальбу над Митавой, стреляя для острастки пыжами войлочными, которые горели, будто шапки, падая на крыши зданий с огнем и дымом.

— Узнаю руку наглеца, протянутую к священным реликвиям предков наших…

Вон отсюда, чужеземный мерзавец! Вон!..

Это крикнул Брискорн. Держа перед собой шпагу, бывший паж герцогини Курляндской бежал прямо на Бисмарка. Но блеснул отточенный палаш — и геттингенец рухнул на плиты ратуши.

Фон дер Ховен, побелев лицом, возвысил голос:

— Здесь уже пролилась первая кровь. Обнажим же и мы мечи наши! Сопротивляйтесь насилию, рыцари… — Громадное семейство Штакельбергов всех оглушало.

— Желаем Бирена в герцоги… — кричали они.

— Выборы, — продолжал Бисмарк, палашом размахивая, — дело совести каждого.

Но посмотрите-ка на улицы Митавы…

Ого! Вокруг ландтага стояло множество кибиток.

— Ландтаг может голосовать и против Бирена! — закон-чил Бисмарк. — Но после этого всем вам предстоит прогулка на казенный счет в страну пушистых зверей — Сибирь!

Стучали пушки над Митавой.

— Лучше Бирена не найти! — надрывались рыцари в чаянии золотых ключей камергерства, чинов высоких на русской службе и земельных гаков с новыми рабами. Бисмарк шагнул на кафедру, оттеснив ландгофмейстера.

— Вы же знаете лучше меня, — сказал он собранию, — что имения герцогства обложены миллионными долгами. Потому и герцогом на Митаве должен быть человек очень богатый… А кто здесь самый богатый? Все вы — нищие, как крысы сельской кирхи. Крику от вас много, а денег мало…

— Богаче Бирена никого нет! — кричали опять «фамильно» семьи Бергов и Штакельбергов, Бухгольцы и Берггольцы, фон Мекки и фон Рекки, Нироты и фон Ботгы, Унгерны и Бреверны. — Самый богатый в Курляндии граф Бирен… Он один может спасти нас!

Замолкли пушки, и грянул орган. Когда молебен благодарственный отгрохотал под сводами, старый фон дер Ховен плюнул в пьяную рожу фон Бисмарка.

— Плюю в тебя, ибо ты заменяешь здесь своего господина.

Старика тут же сунули в кибитку и повезли.

Сколько лет возили его — он не знает, потеряв счет времени, как и та дюреровская женщина с суровым лицом, грустящая под шорох вечного осыпания песка.

Но однажды Ховен проснулся и понял, что лошади из кибитки его выпряжены. Старик выбил дверь и выбрался из возка. Кибитка стояла у самого порога его дома в Вюрцау… С опаскою Ховен прошел в опустевшие залы. Нетопленые камины стыли в древней кладке стен. Мебель уже вся вывезена. В погребах — ни одной бутылки вина. Только на стене еще висел лист жестокой правды — «Меланхолия». Старик заплакал:

— Хоть мертвые в гробах, но… отзовитесь!

Скрипнула дверь. Появился человек в черной маске, в прорезях которой виднелись обвислые веки осторожных глаз.

— Надеюсь, — сказал он весело, — теперь вы поняли, сколь опасно шутить со всемогущим герцогом Курляндским. Вот вам письмо от его светлости, и пусть оно не смутит духа вашего. В нем герцог извиняется, что вынужден отобрать у вас имение Вюрцау.[19] Можете уходить отсюда. Вы более — никто, вы не имеете права выражать удивление или возмущение… Идите прочь!

— Но где же моя жена? Где мои сыновья?

— Жена скончалась за отсутствием вашим. А сыновья… Один, по слухам, в армии саксонской. А младший убежал в Канаду, где вырезает краснокожих. Ищите для себя иной ночлег. А здесь, в имении Вюрцау, сиятельный герцог Бирен отныне устраивает замок для своей придворной охоты…

Уходя, фон дер Ховен сорвал со стены дюреровскую «Меланхолию». Часы жизни источали страдание — глубокое, почти неземное.

Глава 5

Фельдмаршал в сердцах выговорил Анне Даниловне:

— Сударыня, вы распустили своего мужа, совсем уже от рук отбился. Теперь, на потеху всему миру, я вынужден брать Очаков без осадной артиллерии…

Но княгиня Трубецкая уже поднаторела в боевых походах и на испуг не давалась; она ответила Миниху:

— Мой муж не виноват, коли телега корабля надежней…

Посреди золы и пепла сгоревших трав возник, плескаясь разноцветными шелками, роскошный и объемный, шатер фельдмаршала. Пригнувшись низко под его навесом, внутрь пронырнул австрийский атташе при русской армии — фон Беренклу.

— Неужели это правда? — воскликнул он. — Существуют законы батальные, и брать Очаков сейчас — значит преступать традиции.

— Русская армия тем и живет, что разрушает традиции.

— Но… вспомните хотя бы Гегельсберг! — сказал Беренклу. — Здесь, под Очаковом, вы прольете еще больше крови.

— Россия людьми богата, — отвечал Миних. — Если их не жалеют во дни мира, то я других не добрее и не стану жалеть людей во дни военные — ради конкетов.

— Но знайте, граф: турки — отличные стрелки. Они переколотят всех ваших солдат, как негодных собак.

Миних чуть не вытолкал цесарца прочь:

— Эй, только не учить меня! Солдаты русские — это вам не собаки. И вы не упорхните в Вену раньше времени — сначала убедитесь, что они будут погибать храбрецами…