Слово и дело. Книга 2. «Мои любезные конфиденты»

Дщерь Петрова велела и его брать за компанию с генералиссимусом.

— Ну, женишок мой! — сказала она ему. — Не довелось тебе погулять на свадьбе со мной. Теперь собирайся далече отъехать…

Арестованные во дворце как-то сразу безбожно поглупели. Всех их, заодно с младенцем-императором, отвозили из Зимнего на Марсово поле — в особняк цесаревны. Во дворце оставались еще знамена трех гвардейских полков; Елизавета «захватила их с собою, зная преданность солдат этим чтимым эмблемам и зная, что в их глазах долг перемещался вместе со знаменем». Лестоку она наказала:

— Чаю я, что фельдмаршал добрый Петра Ласси зла учинять нам не станет. Беги до него и скажи от меня, чтобы не пужался…

Петербург, встревоженный, пробуждался. Загорались желтые лики окон, хлопали двери домов и калиток, скрипел снег под валенками сбегавшихся отовсюду людей. Сенаторы и военные спешили на Марсово поле — припасть к ногам нового светила. Император Иоанн Антонович, разбуженный шумом, тоже был отвезен кормилицей в дом цесаревны. Елизавета взяла плачущего ребенка на руки, умилялась над ним.

— Бедненький ты мой! — причитала она с ласкою. — Обделался ты весь, а никто и не доглядит… Ну да ты не реви! Это все твои батька с маткою виноваты, а я к тебе всегда по-хорошему…

С улицы доносилось «ура». Народ затоплял площадь и близлежащие улицы.

Возгласы толпы развеселили ребенка и, улыбаясь беззубым ртом, Иоанн Антонович запрыгал на пухлых и теплых коленях Елизаветы, радуясь. Вельможи, растерянные от столь быстрой перемены, сходились кучками. Тряслись от страха. Спрашивали потихоньку.

— Как же это случилось?

— Сам не знаю. Лакеи раньше меня узнали. Вот прибежал…

— Кланяться надо. Господа, кланяйтесь!

— Кому кланяться-то теперича?

— Да вон… Шуваловы показались.

— А кто они теперь будут?

— Не спрашивай, князь. Кланяйся — сюда Воронцов смотрит.

— Охти мне! А там-то кто?

— А это сам… Разумовский… из свинопасов!

Шум с улицы перерастал в дикий вопль. Среди бряцанья шпор, под звоны шпаг и сабель похаживала Елизавета, вся в счастливых слезах, таская на себе сверженного ею императора. Наконец ребенок ей прискучил, надоев своим кряхтением, и она позвала гренадер:

— Возьмите младенца брауншвейгского и тащите его вместе с другими врагами… в крепость! А я народу должна показаться…

Из толпы выметывало чьи-то руки и ноги. Там уже трепали какого-то немца.

Толпа жарко сдвинулась над его телом и прошлась как стадо, затаптывая незваного пришельца насмерть. Несколько дней подряд, как в чаду, гуляла, кричала, пьянствовала и убивала улица… Убивали и грабили всех без разбора — голштинцев, вестфальцев, мекленбуржцев, силезцев, баварцев, саксонцев, пруссаков, курляндцев. А заодно с немцами, плохо разбираясь в различиях народов, русские калечили голландцев, шотландцев, итальянцев, испанцев и прочих… Елизавета делала вид, что этой бойни не замечает.

Манифестом к народу она объявила себя императрицей.

Тредиаковский приветствовал ее стихами:

Давно в руках ей надлежало
Державу с скипетром иметь…
О! Матерь отчества Российска,
О! Луч монархинь и красот,
О! Честь европска и азийска,
О! Плод Петров и верьх высот.
Словно соревнуясь с ним, задорно восклицал Ломоносов:
Великий Петр вам дал блаженство,
Елизавета — совершенство…
Целуй, Петрополь, ту десницу,
Которой долго ты жедал:
Ты паки зришь императрицу,
Что в сердце завсегаа держал.

Соперничество поэтов продолжалось — даже в этих стихах!

Сияние снега взметывало над праздничным Петербургом…

Кто как закончил

Лучше всех закончил граф Линар: остался за границей, имея при себе мешок с бриллиантами и большими деньгами. Другие должны были расплачиваться… За все, голубчики, за все!

Начался стихийный отлив иноземцев прочь из России. Ушли тогда многие и стали впоследствии врагами ее. Дезертировал Манштейн, сделавшись адъютантом Фридриха II и главарем прусского шпионажа в России. Подался в Берлин и храбрый генерал Джеме Кейт — он погиб в Семилетней войне на стороне, враждебной русскому народу. Но лучшие все-таки остались на русской службе. До конца решил разделить свою судьбу с русской армией опытный фельдмаршал Петр Петрович Ласси и умер в почестях и в славе. Продолжал верно служить России и безбожный барон Корф; у него было куплено Академией наук богатейшее книгохранилище. Не покинули Россию почти все видные офицеры флота из иноземцев (моряки никогда не совались в дела придворные). На русских хлебах пожелал сидеть далее и принц Гессен-Гомбургекий, но однажды в темном коридоре дворца русских накинута ему на шею петлю и стали давить принца, как давят худых собак; из петли принц сумел вывернуться, а более судьбу не испытывал — сразу же покинул Россию…