Слово и дело. Книга 2. «Мои любезные конфиденты»

— Я только воду пью. Я же сказал, что умираю… Вы не могли бы, Генрих, достать мне книгу Демо о возношенье человека к богу?

— Вы в самом деле, — засмеялся Гросс, — на водяном пойле и духовном чтении протянете недолго… Пока я пью вино, вы, князь, оденьтесь потеплее. Сейчас погоним лошадей обратно-в Лондон!

Прибыв спешно из Бата в Лондон, посол сразу отправился в кофейню «Какаовое дерево», где застал французского посла Шавиньи.

— Я, — сказал он Шавиньи, — поставлен в неловкое пред вами положенье. Мне из России предписано добиться сожжения в Париже «Московских писем» через… палача! Возможно ль это, граф?

— Конечно, нет, — ответил Шавиньи. — А разве в этой книге оскорблено достоинство его величества короля Франции?

— Нет. Но в ней оскорблено достоинство ея величества императрицы всероссийской Анны Иоанновны.

— Во Франции ее зовут царицей, и нам, французам, нет дела до ее капризов… К тому же, мой посол, — добавил Шавиньи, — в «Московских письмах» правдиво сказано, под каким ужасным гнетом пребывет народ русский. Иль вы осмелитесь отрицать это?

— Кто автор этой книги? — наобум спросил его Кантемир.

— Он потонул, по слухам… Спросите у морей и океанов!

— Как передать слова мне ваши в Петербург?

— А так и передайте, что Париж… далек от Петербурга.

Полыхали костры на улицах, разведенные для обогрева караульных. Под вечер в доме графа Бирена собрались — все в тревоге! — братья графские, Густав и Карл Бирены, граф Дуглас, Менгдены, Бреверны, Ливены; явился вице-канцлер Остерман, натертый салом гусиным; принц Гессен-Гомбургский приехал и, Кейзерлинг прибыл (безбожный Корф не пришел, всех презирающий). Из русских же здесь был один — великий канцлер Алексей Черкасский, угодлив, толстомяс, противен и пыхтящ…

— Произошло нечто ужасное, — говорил Остерман, в платок пуховый кутаясь по-бабьи. — В Париже, в этом средоточье скверны, недавно вышла зловредная книжонка «Letters Mscovities». В тисненье первом она мгновенно раскупилась.

Париж охотно слизал тот яд, что по страницам густо так набрызган и… Это б не беда! Мало ли чего в Париже не выходит. Но «Письма из Москвы» стали колесить по всей Европе… Вот вред! Вот катастрофа!

— Там обо мне сужденья есть? — спросил граф Бирен хмуро.

— Никто не пощажен, — ответил Остерман и на глаза себе поспешно козырек надвинул. — Особливо же, ваше сиятельство, достается всем добрым немцам, у правления Россией состоящих. В книжонке той придирчиво изложено бедственное положение простонародья русского. Все тягости налогов. И система сыска политического со знанием дела выявлена. — Остерман нюхнул табачку, но не чихнул, табакерку аккуратно спрятал. — О пытках в застенках наших изрядно говорится в книжке этой.

— Да врут, наверно, все! — заметил Бисмарк, шурин Бирена.

— Увы. Там наши тайны многие открыты.

Вперед выступил принц Людвиг Гессен-Гомбургский.

— Надеюсь, — заявил, — что о моей персоне благородной там сказано лишь самое хорошее и мой полководческий гений прославлен?

Остерман, съежась в коляске, отвечал принцу с презрением:

— О дураках в той книжечке — ни слова нет.

Принц сел и стал ждать, когда граф Бирен позовет к ужину.

— Нас кто-то ловко предал, — точно определил Кейзерлинг.

Бирен вдруг взялся за поручень коляски Остермана и одним могучим рывком закатил вице-канцлера в угол, подальше от гостей.

— Кто автор? — спросил. — Из-под земли достать… Даже если он спрятался в Канаде, все равно — найти и жилы вытянуть ему!

Слой пудры, осыпавшись с парика, лежал на плечах вице-канцлера, и Бирен машинально (не по дружбе) сдул ее с кафтана Остермана, словно пыль с мебели.

— Но автор книжки анонимен, — ответил вице-канцлер.

— Ну хватит дурака валять! Уж вы-то знаете наверно…

— Догадываюсь, что сочинитель этот — Франциск Локателли. Но это и не он! — со скрипом рассмеялся вице-канцлер.

— Как вас понять?

— А так… Откуда мог заблудший итальянец за краткий срок пребывания в России столь много вызнать тайн двора нашего и секретов государственных? Нужны годы… автор сам должен быть русским!

— Если это не Локателли, тогда кто же нас предал?

— Не знаю. Но этот человек, судя по всему, отлично знает не только меня, но и близок к вам, мой граф любезный! Бирен ногой отпихнул коляску прочь от себя.

— Но только не дерзить мне! — крикнул он Остерману. — Тебя давно пора смолой измазать… Пишите в Лондон князю Кантемиру, чтоб не жалел золота, и пусть та книжка хоть в Англии не выйдет. Я не затем стараюсь, хлопочу, чтобы меня чернили за грехи чужие… Вы слышите? Все — прочь. Я спать хочу! Пошли все вон… А ты, мой славный Кейзерлинг, чего расселся тут, будто король на именинах? Проваливай и ты. Принц Гессен-Гомбургский, ты что — не слышал разве? Иль ужина ждешь?.. Дурак проклятый, холуй, ферфлюхтер под лый… Вон!

Опережая других, в дверях застряла туша князя Черкасского.

— Да протолкните его! — распорядился Бирен.