Слово и дело. Книга 2. «Мои любезные конфиденты»

— Всевышний! — закричал Сергей Голицын, к небу обращаясь. — Есть ли место для правды в мире твоем или забыл ты о людях?..

Молния клинком обрушилась на него с небес… Князя нашли на другой день — он лежал с головою, обугленной от нестерпимого жара.

— Велико предзнаменование сие! — радовалась Анна Иоанновна. — Сам бог заодно со мною. Я только подумала о человеке дурно, как бог сразу его и покарал. Выходит, божествен промысел мой!..

Вера в этот «промысел» больше не покидала императрицу.

Еще земля не просохла на могиле Кирилова, как бурей налетел на Оренбургский край Татищев:

— Плохо здесь все! Напортили тут… изгадили! Родовитый дворянин ничего не прощал простолюдину.

— Человек из подлого состояния вышедши, — утверждал Татищев, — географии познать не способен. Вот и карты все, Кириловым сделанные, худы и неверны.

Так и ея величеству отписывать стану…

Карты Оренбургского края были правильны! Татищев и сам знал это. Но спесь старобоярская задушила в нем справедливость. Аки пес, слюною брызжа, накинулся потом Никитич на канцелярию:

— Почто порядку уставного не вижу? Отчего бумаги дельно не пишете? А ты чего тут расселся, будто мухомор какой? Встал перед ним (руки по швам) рослый юноша:

— Рычков я Петр… при бухгалтерии состою.

— Бухгалтер? Ну, значит, ты и есть ворюга первый! Донос за доносом — на мертвого. Брань и кулаки — живым. Попался на глаза Татищеву ученый ботаник Гейнцельман:

— А ты почто на носу своем очки водрузил? А ну, сними их сразу же. — Робкий ботаник очки снял и поклонился Татищеву. — Ты меня зришь? — спррсил его Татищев. — А коли так, так на што тебе очки эти нашивать?

Выяснилось, что «ботаникус» по-русски едва понимает.

— Ах, так? — озверел Татищев — Так за што же ты, очкастый, деньги за службу брал? Гнать его в три шеи отсюда… Только выгнал немца, как напоролся на англичанина:

— Джон Кассель я, живописец и бытописатель здешний… Изгнал и британца за компанию с немцем.

— Всех прочь! Набрал тут Кирилов дармоедов разных, которые и по-русски-то не разумеют. А в дерзостях еще мне являются…

Скоро из иноземцем остался в Оренбургской экспедиции только британский капитан Эльтон. Но Татищеву просто было до него никак не добраться: Эльтон описывал земли, что лежали возле того озера, которое называется его именемозеро Эльтон (возле Баскунчака).

Коли уж взялся ломать, так ломай, чтобы все трещало.

Вот Татищев и сокрушал…

А когда все начинания Кирилова были уже во прах повержены, тогда Татищев нацелился на… Оренбург!

Пригляделся он к городу и сказал с подозрением:

— Город-то… ой как худо поставлен! Тут сразу все закачалось.

— Перенести Оренбург, — распорядился Никитич. — Перетащим его в место лучшее, какое я отыщу…

Очень был деловит Татищев и небывало скор на руку:

— Эвон место ниже по реке, возле горы Красной… Посему и приказываю: кириловский Оренбург задвинуть за штат, а новый город офундовать у Красной горы!

Только в России такое и возможно: поехал Оренбург со всеми причиндалами на место новое, а там еще с весны трава пожухла, дров совсем нету, люди там мерли, как мухи, сами неприкаянные, опаленные солнцем…[13]

А на том месте, где Кирилов заложил столицу степной России, жизнь угаснуть не смогла. Сначала там прижился тихий городок, где жители топили сало да мяли кожи; мужчины взбивали масло, а женщины долгими зимними вечерами вязали дивные пуховые платки. Кирилов верно соорудил город, на добром месте, и сейчас там живет гигант промышленный — по названию Орск!

После Кирилова даже могилы не осталось, но он еще жцет памятника себе.

Только не в уютном Оренбурге, а в грохочущем металлургией, огнедышащем нефтяным заревом Орске… Там! Именно там надо ставить памятник российскому прибыльщику, который умер в нищете, оставив потомству богатства несметные.

В одной коляске отъезжали Гейнцельман с Касселем.

— Ну что ж, — сказал ботаник, опечаленный. — Пока я проживал в Оренбурге, мое имя стало известно в Европе. Теперь мои каталоги флоры местной вся Европа изучает в университетах;

Живописец английский отвечал ботанику немецкому:

— А я успел описание казахов и башкир сделать с рисунками… Поеду издавать атласы в Лондон и тем на родине прославлюсь…

Приехав в Самару, они зашли на почтовый двор. Стали пить вино, поглядывая на кучу навоза, сваленного посреди городской площади. Солнышко уже припекало, и навоз курился волшебным паром. Гейнцельман, задумчивый, сказал:

— С нами получилось так оттого, что русские ненавидят иноземцев, причинивших им немало бедствий.

— Не правда! — возразил Кассель. — Русские ненавидят иноземцев, при дворе царицы состоящих. Но мы же не придворные прихлебатели, наши труды царице и не нужны — они нужны России… Нельзя так с нами поступать, как поступил Татищев!

Красавец петух заскочил на верх навозной кучи и радостным клекотом созвал куриц самарских.

— Нальем пополнее, — предложил «ботаникус». — И выпьем сейчас за благородного герра Кирилова.

— Да, — прослезился Джон Кассель, — что касается сэра Кирилова, то мнения наши сходятся: это был настоящий джентльмен!