Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений

А вечером того же дня – отмечание дня рождения критика и переводчика Александра Дейча, одного из киевского «табунка» Н. М., в кафе «ХЛАМ» («Художники – Литераторы – Артисты – Музыканты»). Кафе размещалось в подвале той самой гостиницы «Континенталь», где жил О. М. Он спустился вниз и был немедленно приглашен присоединиться к «табунку», рассевшемуся за составленными столиками. За одним из столиков сидела и Надя Хазина, юная художница, вскидывавшая иногда в его сторону полные насмешливого любопытства карие глаза.

Мандельштама попросили почитать стихи – и поэт, обычно на публике капризный и заставляющий себя упрашивать, тут же и охотно согласился: «Читал с закрытыми глазами, плыл по ритмам… Открывая глаза, смотрел только на Надю Х.» [44] Смотрела на него и она – зрачки в зрачки, дерзко и загадочно улыбаясь…

Разгоряченные, они вышли на улицу (оба курили) – и за столики уже не вернулись. Всю ночь гуляли по притихшему после праздника городу, вышли по Крещатику на Владимирскую горку и, забыв о гипсовых идолах и о вполне осязаемых бандитах и страхах[45], кружили аллеями по-над Днепром, встречали рассвет над Турухановым островом. И, не умолкая, говорили – обо всем на свете. Словно бы предупреждая о возможных в сочетании с ним осложнениях, Мандельштам рассказывал Наде о Леониде Канегиссере, своем родственнике, убийце Урицкого, и о «гекатомбе трупов», которой на его теракт ответили большевики[46].

Пробирал холод, и мандельштамовский пиджак перекочевал на Надины плечи. Но со своей задачей не справлялся и как надо не грел. Не беда: через каждые сто метров парочка останавливалась – они обнимались, целовались, перешептывались…

Сама Н. М. вспоминала об этом так: «В первый же вечер он появился в «Хламе», и мы легко и бездумно сошлись…»[47] И в тот же день, 2 мая, – буквально на одном дыхании, что было так несвойственно для неторопкой мандельштамовской музы, – была написана «Черепаха» – стихи ничем еще не потревоженного счастья, где «…холодком повеяло высоким От выпукло-девического лба» и где только «мед, вино и молоко».

Сама дата 1 мая стала для них как бы сакральной и совершенно свободной от пролетарских коннотаций. О. М. вспоминал о ней, например, 23 февраля 1926 года, когда писал: «Надюшок, 1 мая мы опять будем вместе в Киеве и пойдем на ту днепровскую гору тогдашнюю…»[48]

Вспоминали ее и в 38-м, в снежной западне в Саматихе, когда под самое утро 2 мая, ровно в 19-ю годовщину киевской «помолвки», их разбудили энкэвэдэшники и разлучили уже навсегда. «Ночью в часы любви я ловила себя на мысли – а вдруг сейчас войдут и прервут? Так и случилось первого мая 1938 года, оставив после себя своеобразный след – смесь двух воспоминаний» («Об Анне Ахматовой») Мандельштама, подталкивая в спину, увели, а все его бумаги покидали в мешок: «Мы не успели ничего сказать друг другу – нас оборвали на полуслове и нам не дали проститься»[49]

… В Киеве Мандельштам провел тогда еще около трех недель. 10 мая они ходили в Соловцовский театр[50] на премьеру спектакля по пьесе Лопе де Веги «Фуэнте Овехуна» («Овечий источник»), поставленного Константином Марджановым (Марджанишвили). Угнетенные испанские средневековые женщины дружно восставали против своих угнетателей и насильников, а в самом конце, плотоядно поводя бедрами, ни с того, ни с сего кричали: «Вся власть советам!». Исаак Рабинович, один из лучших учеников Экстер, был сценографом спектакля, а Надя Хазина одной из двух его ассистенток[51]. После представления на поклоны выходили и они, вкушая свою толику успеха – оглушительные аплодисменты и вороха дешевых киевских роз. Свой букетик из рук О. М. получила и Надя.

Не позднее 21 мая – и все в том же сопровождении – О. М. возвращается в столичный Харьков, где хлопочет о командировке в Крым[52]. Вскоре, однако, возвращается – вдвоем с Шурой – в Киев, где они продолжают жить в «Континентале». После того как их оттуда вежливо попросили, братьев приютил кабинет Я.А. Хазина[53].

Но в конце августа братья снова покинули Киев: с артистическим вагоном доехали до Харькова, оттуда – в Ростов и оттуда, наконец, в Крым. На прощанье Н. М. подарила О. М. свою фотографию с надписью: «На память о будущей встрече»[54].

Встреча эта, по плану, намечалась еще в Харькове, куда Н. М. должна была приехать в обществе Эренбургов. Плану, однако, не было суждено осуществиться, так что встреча, хотя и состоялась, но с порядочным опозданием – приблизительно в полтора года.