Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений

За мандельштамовской «пятеркой» и багажом новоприсельцев районный комендант Попков наверняка выслал подводу. Она доставила всех пятерых в районное представительство ОГПУ, располагавшееся в бывшем доме купца Могильникова – старинной каменной усадьбе на улице Ленина[266]. Самого товарища Попкова Н.Я. воспринимала как «типаж не внешней, а внутренней охраны, из тех, кто расстреливал и пытал, и за жестокость, то есть как свидетель неупоминаемых вещей, был отправлен подальше»[267]. Но это к нему и его регистраторам должен был, останься он в Чердыни, каждые пять дней наведываться О.М. Это ему предстояло решать, куда – в райцентр или куда поглуше – определить в пределах района столичного «писателя» и его жену. Ведь Чердынь – единственный на весь район город: грамотеев здесь и своих много!..

Но, сдавая непосредственно коменданту «личность осужденного», старший конвоир Оська поступил нестандартно. Он проинструктировал Попкова в том смысле, что об «етом поете» велено заботиться, после чего пошел на почту отбивать на Лубянку условленную телеграмму[268].

Всю дорогу Оська поражался тому, что в СССР, оказывается, можно получить срок, по его выражению, «за песни». Он допустил массу поблажек и отклонений от инструкции, хоть в чем-то, но облегчавших положение своих конвоируемых. Вот только от угощения домашними запасами, сколько бы им это ни предлагала Н.М., он строго уклонялся – запрещено.

Но после передачи «личности осужденного» с рук на руки «славные ребята из железных ворот ГПУ» перестали отказываться: «Теперь мы свободные – угощай…». Выпив и закусив, «тройка» зашагала вниз, к пристани, где ее терпеливо дожидался пароход.

6

Под воздействием слов начальника конвоя неслыханную для себя гуманность проявил и Попков. Он устроил новеньких одних в огромной и пустой угловой палате правого крыла на втором (самом верхнем) этаже просторной земской больницы. В соседних палатах лежали раскулаченные мужики из района – с запущенными переломами, с запущенными язвами – такие же бородатые, как и сам О.М.

Больница была едва ли не лучшим зданием в городе. Ее построили на средства местных купцов к 1913 году, то есть к трехсотлетию дома Романовых, и оборудовали по последнему слову тогдашней техники – горячей и холодной водой, рентгеновским аппаратом[269]. Располагалась она в доме 29 по улице… Сталина![270]

Ну не диво ли: человек, в чью честь она так называлась, отправил другого человека, в порядке чуда, – вместо того света на улицу имени себя!

Прибытие Мандельштама в Чердынь датируется строго 3 июня, когда в комендатуре при местном райотделе ОГПУ его поставили на особый учет и выдали ему за № 1044 удостоверение административно-высланного. Режим его наказания предусматривал явку в дом Могильникова каждые кратные пять дней – 1, 5, 10, 15, 20, 25 числа – для получения соответствующего штампика в этом удостоверении. Регистратором, возможно, был Миков – инспектор ОГПУ по ссылкам[271].

Мало того, называется имя человека, к которому Мандельштам, собственно говоря, и ехал – товарищ Попков, районный комендант[272]! Это к нему и его регистраторам, в должен был бы наведываться каждые пять дней Мандельштам, останься он в Чердыни (Это Попкову предстояло решать, куда в пределах района и срока определить «писателя» и его жену, ведь Чердынь – единственный на весь район город: грамотеев здесь и своих много!

Но отметки за 5 июня нет – видимо, из-за того, что О.М. «отметился» в Чердыни совершенно иначе: в первую же ночь, то есть с 3 на 4 июня, одержимый тюремными галлюцинациями и манией преследования, он выбросился из окна палаты, где его с женой так шикарно разместили…

Нервный, чувствительный, тонкий, «не созданный для тюрьмы» (автохарактеристика), Мандельштам явно не выдержал очной ставки с государственной карательной машинерией, заплатив за нее бессоницей, бредом, галлюцинациями и, наконец, – попыткой самоубийства.

«Прыжок – и я в уме», – так диагностицировал ситуацию сам поэт.

Женщина-врач (по характеристике Н.Я. – «встрепанная и очень злая врачиха») – это предположительно Мария Селиверствовна Семакова, замещавшая на время отпуска заведующего, А.М. Семакова, своего начальника и мужа[273]. Она констатировала у О.М. вывих правого плеча. Диагноз ее не был верен (правильным был бы перелом), но в период белых ночей электричество даже в больницу подавалось нерегулярно и рентгеновский аппарат не работал.

После «прыжка» Мандельштама с женой перевели в другое помещение – в небольшой и отдельно стоящий флигель, где размещался Красный уголок больницы. Каменный и одноэтажный домик – из окна уж точно не выбросишься.