Слово и судьба (сборник)

И всего-то в них было три страницы, девять и девять. Двадцать одна. Хорошее число, подумал я полжизни спустя.

Интермедия. Об отношении к написанному.

Когда я слышу о «страхе перед чистым листом», я раздражаюсь. Какого хрена?! Боишься – ну так не пиши! Поди в поликлинику за таблетками от невроза. Смени профессию. И не отнимай воздух у других. Что может быть сладостнее чистого листа, когда ты еще всевластен над готовыми родиться и тем пока идеальными словами!..

Есть много расхожих формул – банальных фраз, придуманных плохими журналистами и недоумками от околокультуры. Типа дежурных:

«Художник всегда неудовлетворен результатом своего творчества». Ну – дураков всегда большинство.

Графоман всегда удовлетворен результатом. Подняться над графоманией некоторые полагают искусством, каковым ему надлежит быть.

Нет, мои милые коекакеры и полумудрецы. Сознание несовершенства есть первый шаг к достижению совершенства. Вот второй шаг – долог и труден всерьез. СДЕЛАЙ ИЛИ СДОХНИ! Да, это не для всех. Тот, кто не собирается ради этого сдохнуть, в душе не допускает, что кто-то это может. Так раб и шкура не верят в возможность добровольного подвига и самосожжения, полагая в разговорах об этом лишь пропаганду для обывателей.

Но если ты неделями ловил и ждал фразу. Если мог месяц писать страницу, слушая строй слов до верного звучания. Если при перечитывании наутро и через три дня из-под ложечки толкалась восторженная волна под горло: «Да! Вот так вот!!!» Если всей жизнью ты двигался к каждому шагу и знаку своего дела. Так почему тебе быть недовольным?!

Я могу вчистовую надиктовывать тексты под диктофон. И большинство станет думать, что это нормально написано и так и полагается. Но это – не для того, кто попробовал настоящей работы и различил в ней настоящее качество.

Все, написанное по первому разу, легшее сразу на лист, я всегда рассматривал как черновик. Глина. Болванка. Заготовка.

Дай полежать хоть чуть-чуть. Прочти свежим взглядом. Смотри на текст, пока не увидишь сквозь имеющийся вариант – иные, лучшие, не худшие, возможные. Смотри и слушай, какой из них – идеальный.

А трудность идеала в том, что от него требуется быть адекватным. Адекватным – замыслу, задаче, характеру, сюжету, настроению.

Это сродни искусству икебаны. Лучший цветок вообще – не существует. Есть только верный цветок для этого места в этом букете. И тогда говорят о совершенстве.

Писать быстро и легко – не трудно. Трудно – дать в себе вызреть и родиться идеальному и адекватному варианту. Для этого нужны время, покой и кураж.

Мне в голову не приходило считать завершенными рассказы, если мне в них хоть что-то не нравилось. Не говоря о том, чтоб их кому-то показывать. Тем более – предлагать к печати.

Я делал их до тех пор, пока не получалось как надо! В нескольких случаях, когда это так и не получилось – они пошли в отходы.

Вот когда поправить уже нечего. Нечего улучшить. Ты изваял своего Давида. Написал свою Мону Лизу. Изрек словами сердца свою Нагорную проповедь. Тогда можно пускать свое слово в мир. Труд завершен.

Работающих иначе я всегда в той или иной степени презирал. Полагая в их отношении элемент халтуры «и так тоже хорошо».

4. В перерывах

Я заканчивал сезон Девятого Мая. Девятого первая рюмка выпивалась под звон кремлевских курантов с парада.

Девятого после полудня я в первый раз выползал на Петропавловку, загорать на пляже. Есть такое климатическое правило, что 9 Мая в Ленинграде всегда была хорошая погода.

Я смотрел на бронзовых и коричневых атлетов, и стройные мускулистые тела профессиональных ухаживателей за своим видом портили настроение. Я выглядел плохо и жил по сравнению с ними неправильно.

Дома я вытаскивал из-под шкафа гантели, эспандер и резиновый бинт и перед большим зеркалом в дверце начинал интенсивно приводить себя в порядок. Можно было бросить жрать на ночь, но если случалось пить, то приходилось и закусывать И сваливал я в пампасы. На Север или Юг, или Восток; вот только на Запад я не сваливал. Работа подыскивалась и готовилась с осени или зимы, заранее и задолго, не спеша и с предвкушением. Под нее с весны можно было по маленькой влезать в долги.

Валишь ты лес в тайге, или гонишь скот в горах, или упираешься рогом на стройке железки – голова твоя очищается, дух грубеет и здоровеет, а карман становится толще, ибо любая копейка оттянет кошелек нищего.

Я норовил вернуться в Ленинград к первому октября: рефлекс начала учебного года в университете. Четыре-шесть месяцев здоровой и правильной жизни – и счастье безделья, свободы и работы за столом освежались и вспыхивали: не то курс глубокой реабилитации, не то с войны целым вернулся.