Слово и судьба

В тридцать один год я сел в Таллине. Правда, я не думал, что это затянется надолго. Издаться! А там – велики четыре стороны света.

Старушка моя с внучкой перетянулась наконец к дочери в Ленинград. И я вселился.

Комнатки были облупленные и ободранные. Но мне остались стул, стол, кровать и диван. Все старое, хилое, хлам без стоимости, но чистенький.

Можно жить. И окна на восток. Утро, солнце, сторона Ленинграда.

«Таллин» в переводе – «Таа линн» – «датский город» означает. Он же «Датский холм». Викинги его основали.

Потратив ночь, я натаскал со стройки кирпичей и купил у жэковского печника ведро глины. Развалил в комнате печь и стал строить камин. Раньше я не строил каминов, но хитрого тут нет. Еще в детстве мы складывали из кирпичей печурки и жгли в них щепки, тряпки в смазке и артиллерийский порох.

Здесь был телефон, и я заказал телефонистке Ленинград.

За три дня я соорудил отличный очаг. Дрова остались от старушки в сарае под окном.

Огонь обволок поленья и загудел. Хотелось жить и писать.

Глава восьмая Дадим им копоти! записки бронебойщика

Видел – молчи. Слышал – молчи. Знаешь – молчи. Есть такой закон дороги. Привычка жизни тертых людей. Он еще в скитаниях Гиляровского описан.

Я тогда еще не знал, что люди, которые много могут на словах, не очень хороши в деле. А делают что надо и идут до конца те, кто мало любит говорить. Сказал Ситка Чарли.

Если ты ввязался в драку, смысл имеет только одно – выиграть. Все остальное – дерьмо. Сказал полковник Ричард Кантуэлл.

По их внешности и манерам невозможно было определить их роль в обществе и судьбу. Первый силач был пяти футов ростом, самый меткий стрелок был одноглаз, самый отчаянный громила имел ангельское лицо, а самый страшный с виду разбойник не обидел за жизнь и мухи. Брет Гарт понимал в счастье ревущего стана.

Из всех достоинств форварда Всеволод Бобров обладал главным: умением забивать голы: – подпись под фото в биографии.

Мастер единоборств всегда расслаблен. Только так весь взрыв выжжется в удар. Твердо, упруго и эффектно ходят пустышки-изображатели, имитаторы-киноактеры.

Посмотри на лица реальных суперменов, прошедших ад и делавших невозможное. Ты не увидишь квадратных подбородков, каменных скул и беспощадных глаз. Люди как люди. Любой из них мог обратить в панику всех киногероев Голливуда.

Быть, а не казаться. Римляне понимали толк в победе.

Твердое ломается, мягкое непобедимо. Мудр и вечен Восток.

Вот и я говорю, что устройство бронебойной пули (снаряда) нехитро и эффективно. Он сделан из мягкого податливого железа. И при столкновении с броневой преградой это железо сплюскивается в лепешку. Но внутри него был остроконечный твердого закала сердечник из молибденовой стали. И теперь железная лепешка вкруг наконечника не дает ему скользнуть в сторону, срикошетить, отскочить. И бронебойному стержню ничего не остается, как вложить всю энергию нацеленного удара в проход сквозь броню, ковко раскаленную молотом вплюснутого железного шлепка.

Твердый и острый стержень упрятан в мягкий пластичный корпус.

Я прочитал это в детстве в большой и недетской книге «Танк».

Уже майором и врачом отец любил по старой памяти гонять по полигону сорокашеститонный ИС-2. Потом их заменили на пятьдесятчетверки.

1. Песнь разбитого корыта

Еще сразу по приезде я сдал Айну Тоотсу готовый сборник. Разумеется. Перетасовал состав, сменил название. Это все не важно, в рабочем порядке разберемся (говорил он).

И пытался я ненавязчиво прознать, кому же он рукопись-то на рецензию отдаст? В Ленинграде пустить такое дело на самотек никому и в голову не приходило. Рецензию надо «организовать». Чтоб попало к кому надо, и отозвались как надо. Проинформировать, настроить, попросить, убедить, повлиять.

Меня предупредили: в Эстонии все иначе. Мы этого не любим. Попытки могут только испортить дело. Реакция возможна только негативная. Сиди на попе ровно.

Я удивился в приятном смысле. Но с недоверием. Мельком клялся, что мне и в голову не придет что-то пытаться предпринять. Но из любопытства: кому, все-таки, отдадите? «Влиятельному человеку, в его положительном отзыве я не сомневаюсь». Айн Тоотс, цвайн Тоотс, драй Тоотс. Не продавливался. Ну – вам видней, я вам верю. Этика! Чего ему меня обманывать, накалывать?

А когда? Я думаю, через месяц. Я вам позвоню.

Через полтора месяца он не позвонил. Позвонил я. И услышал мягкое: принятая правилами норма – два месяца плюс одна неделя на каждый авторский лист объема. Так что закон позволяет – месяцев пять спокойно. Но мы такого зверства вам, конечно, не предлагаем: потерпите пару неделек, хорошо?

Я перезвонил через три недельки, и Айн любезнейше попросил еще небольшую отсрочку. В ответ я решил злобно, что меня на эстонскую выдержку не возьмешь и мельтешить не заставишь. И выкинул срок из головы как можно дальше.