Слово Императора (СИ)

— Не без этого, — удовлетворённо хмыкнул оборотень. — Но в данном конкретном случае это скорее практичность.

— Ах да, ты же говорил. Извлекаешь из женитьбы максимальную пользу, — улыбнулась я.

— Именно. А ещё меня полностью устраивает твой характер, и я считаю, что ломать его — глупо, — мужчина слегка пожал плечами. — Прибыли, — сообщил он, останавливаясь перед высокой двустворчатой дверью и делая сунувшемуся открыть её секретарю жест подождать. Что этот секретарь всю дорогу тенью следовал за нами, я заметила только сейчас. — Готова? — уточнил он.

— Отрицательный ответ что-то изменит? — иронично поинтересовалась я, слегка растерявшись от такой заботы. — Погоди, последний вопрос; понимаю, что раньше надо было, но всё-таки. Есть что-то, что мне необходимо знать о них заранее? — я кивнула на дверь.

— Главное, помни, что ты сейчас — второе лицо в этой стране, и они обязаны с тобой считаться. Ты справишься, — убеждённо отмахнулся он.

На этом месте Руамар кивнул секретарю, и тот распахнул двери.

— Их Императорские Величества, — объявил он неожиданно спокойным и будничным тоном и посторонился, пропуская нас внутрь.

Перед предстоящим мероприятием я совершенно не волновалась, даже самой было немного странно. Казалось бы, я знаю, что многие из этих нелюдей настроены ко мне не то что насторожено — враждебно, пол жизни я с ними воевала, но не чувствовала не то что страха, даже обычного предсказуемого беспокойства. Как будто мне предстояло встретиться не с группой чужих хищников, а с родными и привычными офицерами собственного полка.

Моё отношение к этой войне и оборотням в целом было довольно странным: у меня не получалось их ненавидеть. Казалось бы, они — агрессоры, из-за них половину своей жизни я провела в полевых лагерях, много раз имела возможность «безвременно почить», насмотрелась… всякого. Но возненавидеть так и не смогла. Кажется, я вообще была не способна на это чувство. Презрение, отвращение, обида, — да, было. А ненависть так и не пришла. Говорят, женщинам вообще тяжело научиться этому чувству. Я, конечно, женщина специфическая, но в этом, наоборот, оказалась традиционна.

Все странности моей биографии и воспитания объяснялись довольно просто, хотя и неожиданно: отец слишком любил нас обоих, меня и брата, и почти ни в чём не мог нам отказать.

Мы с Александром — близнецы, и до сих пор достоверно не знаем, почему нас одинаково назвали. Пока были маленькие, думали, для равновесия, чтобы никому не было обидно. В более позднем возрасте сложилась другая рабочая гипотеза, волнение. Наша мама была довольно слабой женщиной, роды — долгими и тяжёлыми, и был серьёзный шанс, что никто из нас не выживет. По словам очевидцев, отец безвылазно сидел практически под дверью спальни. И когда всё закончилось, связно мыслить он был уже не способен, и сумел вспомнить только одно имя. Но это отретушированная версия. На самом же деле мы были почти уверены, что отец в попытке успокоиться, как это часто бывает с мужчинами, пил. А поскольку богатой практикой в этом деле он не обладал… в общем, результат ясен.

В раннем детстве нас с братом (благодаря нашим активным стараниям) постоянно путали. На лицо мы были одинаковыми, да ещё я упрямо изыскивала способы избавиться от платья и переодеться в гораздо более удобные для жизни вещи, честно подброшенные братом. В итоге мы были практически неразлучны, а воспитателям и учителям приходилось мириться; не спускать же с детей каждый раз штаны, чтобы определить! Да и императорскую чету, — а различали нас только родители, — каждый раз по такому поводу дёргать было совестно.

Хорошо, что ведущим в нашем тандеме был именно Алекс, а то и смешно и страшно представить, чем бы всё закончилось, таскай мы оба мои платья.

Разумеется, вечно такое продолжаться не могло — с возрастом и взрослением проворачивать подобные фокусы стало бы невозможно. Но умерла мама, и отец, тоскуя о ней и видя её в нас, просто не мог нам ни в чём отказать, и мы уже с его одобрения учились вместе. Так я и начала получать образование, приличествующее не благородной деве, а, скорее, благородному юноше и, более того, наследнику.

Мы вообще почему-то учились с удовольствием. Поодиночке было скучно, а вместе — неожиданно увлекательно, присутствовал здоровый дух соревнования, да и веселее было. Учить нас начали рано и очень многому, а мы воспринимали это как должное.

А потом началась война. Нам с Алексом тогда было по десять лет. На нас лично всё это тогда не отражалось; но отец стал нервным и почти перестал с нами видеться, ему было не до того. Было обидно, но мы понимали и продолжали учиться.