Слово наемника

— Настоятель церкви Святой Магдалины отец Изорий, — любезно подсказал Жак.

— Так какого же хрена… — начал закипать я, но из уважения к сану пропустил все то, что хотел сообщить о патере: — Да как же такое возможно?!

Жак Оглобля посмотрел на меня как на несмышленыша:

— Внесла фрау Лайнс десяток талеров и стала фрау фон Артакс. А может — все двадцать. Сколько у тебя денег оставалось? Тыща? Две? Монет на хорошее дело можно не жалеть. Деньги господину патеру позарез нужны, а отпущение греха великий понтифик ему за два талера выдаст. Священному престолу деньги тоже не помешают. А вдова Лайнс или вдова фон Артакс — какая разница?

— А ей это зачем? — продолжал недоумевать я.

— Ну, капитан, — развел руками Жак. — Ты же у нас герой. В Ульбурге любая девица или вдова радехонька стать фрау Артакс. Тем паче — фон Артакс. Ты исчез, но мертвым-то тебя никто не видел. Значит — жена, а не вдова. Удобно. А вдовой останется — твоя наследница. Она уже насчет доли в прибыли от пивных справки наводила.

— Еще и швабсонское дворянство мне придумала, — фыркнул я.

— Ну — звучит солиднее. Сам-то подумай — что такое Артакс? Не то — имя, не то — фамилия, не то — кличка какая. А фон — у-у! — протянул Жак.

— Ладно, разберусь, — махнул я рукой. — Пусть тешится, мне не жалко. Оружие, доспехи и деньги я у нее отберу. Хочется ей быть фрау фон Артакс — пусть будет. Только — недолго.

— Я тебе пару парней дам. Помогут. Только не сейчас, позже.

Посмотрев на Жака чуть пристальней, я понял, что мой старый друг что-то не договаривает.

— Рассказывай, — предложил я. — Сижу как на иголках.

— Да… — скривился «король». — Есть тут заморочки.

— Могу помочь?

— Можешь, капитан, еще как можешь. Только дела тут такие… Даже не знаю, как и объяснить. Захочешь ли ты во все это влезать?

— Жак, старина, — усмехнулся я. — Перестань вилять хвостом. Знаешь, что я не откажусь, так чего тумана напускаешь?

— Ну кто ж тебя знает, героя? Помнишь, спалили мы деревушку около стен? Ну ты ее еще «подолом» обзывал? Там разный народ жил.

— Ну-ну… — начал я что-то понимать. — Хочешь сказать, что в Ульбург явились те, кто раньше за стенами жил, и мечтают отомстить? Или счет за пожар предъявляют?

— О! Быстро схватываешь, — похвалил меня Жак. — Ну а куда им деваться-то было? Зима на носу. На пепелище оставаться не захотели, да и негде. Герцог, когда войска отводил, приказал все оставшееся дожечь. Кое-кто, правда, около новых ворот поселился, но таких немного. Остальные к нам перебрались… Кто посноровистей — у углежогов да у красильщиков пристроился. Опять-таки, золотари там, метельщики. Но работать не все хотят, сам понимаешь…

— Стало быть, в Ульбурге появились нищие, которые не хотят тебе подчиняться. Дескать, милостыня — она Божья, и неча на нее лапы накладывать! Так?

— Хуже, — грустно сказал Жак. — Будь это просто приблуды, я бы их живенько на место поставил. У нас ведь, что ни год, появляются наглецы — мол, процент отдавать не хотим, сами с усами. Так мы им усики-то и стрижем!

— Зато у раков потом усы толще становятся! — хохотнул я.

— Ну что я — зверь какой? Чего же сразу ракам? — возмутился Жак. — Городской страже сдаем, чин чином.

— Чтобы городской суд их к виселице приговорил.

— Нужно же кого-то вешать? — пожал плечами ночной «король».

— Нужно, — не стал я спорить с другом. — Ну а сейчас-то что не так?

— Да все не так! — в сердцах сказал Жак. — Мне ихний вожак вызов прислал на поединок.

— Ишь ты, — присвистнул я. — Прямо как у разбойников или пиратов. Каждый может стать вожаком, если убьет прежнего…

— Или — как у волков. Как ты когда-то говорил: «Homo homini lupus est»,[3] — хитренько посмотрев мне в глаза, Жак уточнил: — Ты это сказал еще в перевалочном лагере.

Я вытаращил глаза. Откровенно говоря, уже и сам начал забывать премудрости, впихнутые в меня в минуты трезвости. А это случалось оч-чень редко.

Оглобля, довольный произведенным впечатлением, продолжил:

— Если я вызов не приму — война начнется. А войну мы проиграем.

— Почему? — удивился я. — На стенах твои парни дрались неплохо. Опять-таки, у тебя людей больше.

— Ну так и бюргеры на стенах дрались неплохо. А ежели в подворотне ткач или пивовар один на один с кем-нибудь из моих людишек встретится? Проще кошелек отдать — целее будешь. Опять-таки, на стене стоять, лестницы крюком отбрасывать, солдат по башке бить — другое дело. Тут — родич, там — сосед. Принародно-то все храбрые. Сопля боевым молотом покажется. Да прилюдно и умирать не так страшно. А тут, в городе? У моих мерзавцев, у многих, домики есть и доля в торговле. Есть, конечно, и голодранцы, у которых ни кола ни двора. Убийцы-грабители. А случись сцепиться с такими же, — слабоваты. Тем-то терять нечего, а нам есть что. А городскому отребью какая разница, кому они будут процент отсчитывать? Им что тот король, что этот.

— Что же, собираем людей?

— Да нет, людей собирать не нужно. По правилам на поединке дерутся четверо — два атамана и два бойца. Мне сорока на хвосте принесла, что у них уже мечник нанят. Имени никто не знает, но говорят — лучший меч Швабсонии! Как думаешь, кто такой?