Слово о полку

В Лондоне было тогда человек шесть корреспондентов передовой русской печати. Встречались мы между собою редко, но поддерживали добрые отношения. Я по телефону немного прозондировал почву с двумя из них повидался лично – ив результате через несколько дней у меня в Челси созвано было совещание русских корреспондентов; были тут и евреи, и христиане. Решили от общего имени отправить военному министру лорду Дарби телеграмму с указанием на то, что угроза Герберта Сэмюэла, втянув, так сказать, Россию во внутренний британский вопрос, создала для нас чрезвычайно щекотливое положение, а потому мы просим у министра свидания.

Лорд Дарби поступил как человек осторожный и практический: кто заварил кашу, пусть и расхлебывает. Он передал нашу телеграмму министру внутренних дел, и ответ мы получили от господина Сэмюэла: приглашение на беседу с ним.

Прием состоялся в одной из боковых зал палаты общин. Сэмюэл придал этому свиданию совсем торжественный характер: явился со свитой из четырех секретарей, сам сел во главе стола, секретари за ним, мы, журналисты, по обе стороны стола; каждый говорящий, включая и самого Сэмюэла, говорил стоя. В то время русская печать еще была силой – по крайней мере, за границей…

От нашего имени доложено было министру вот что: его угроза по адресу уайтчепелских евреев, которых передовое общественное мнение России склонно рассматривать как эмигрантов политических, грозит подорвать весь смысл нашей работы. Газеты, здесь представленные (насколько помню, это были «Русские ведомости», «Русское слово», «Речь», «Современное слово», «Биржевые ведомости» и «Киевская мысль»), обслуживают приблизительно три четверти всей читающей публики в России. Передовое общество у нас дорожит нынешним сближением между Англией и Россией не только в интересах войны, но, главным образом, потому, что надеется на доброе влияние английского либерализма на политические условия России; и мы, лондонские корреспонденты, всегда стараемся подчеркивать именно эту надежду. Но последний жест министра внутренних дел произведет в России как раз обратное впечатление – там скажут, что политическое влияние идет, по-видимому, из Петербурга в Лондон, а не наоборот. А это очень вредно для единодушия в России, и мы считаем своим долгом обратить внимание правительства на эту опасность.

– Джентльмены, – ответил Сэмюэл, – я понимаю вашу точку зрения. Но и вы должны понять наше положение. Коренное население глубоко возмущено равнодушным отношением иммигрантов к нашей национальной беде. Это может привести к взрыву антисемитских настроений. Выход из этого положения надо найти во что бы то ни стало – так, как оно есть, оно оставаться не может. Что же делать?

И он обратился ко мне (я до тех пор молчал). О моей агитации он знал еще с того дня, когда доктор Гастер объяснил ему, что я просто болтун; но мы еще ни разу до того не встречались. Он спросил:

– Ваше мнение, например?

– Сэр, – ответил я, – здесь я нахожусь в качестве члена группы русских журналистов и не имею права высказывать свои личные мнения. Но в одном мы уверены все: угрозы не создают волонтеров. Для вербовки добровольцев надо опираться на лучшие и высшие чувства массы, а не на страх. Когда вы вербуете англичан, вы взываете к их английскому патриотизму. Попробуйте сделать то же самое с Уайтчепелом. Только при этом надо будет помнить, что английского патриотизма они еще в себе не выработали, русского никогда не имели – скорее напротив. Значит, надо попытаться установить, в чем заключается их собственный и естественный патриотизм. Это все.

– А если бы мы нашли такой путь, кто бы взял на себя вербовку?

Я ничего не мог ответить. Предложить свои услуги тут же, в собрании, я не имел права – далеко не все из моих коллег были сторонниками моих планов. Сэмюэл тоже не предложил мне взять дело на себя. Так и разошлись мы, строго говоря, ни с чем. Тем не менее, эта беседа имела два серьезных последствия. Во-первых, угроза ссылкой в Россию сошла со сцены, и больше о ней не упоминали. Во-вторых, беседа убедила и самого Сэмюэла, и через него весь кабинет в той простой истине, на которой я и строил с самого начала свою веру в успех: что нет разрешения для «ист-эндского вопроса» вне попытки апеллировать к собственному патриотизму бездомного еврея.

* * *

Еще одно неожиданное наблюдение сделал я за эти месяцы – настолько важное, что и теперь оно мне часто полезно: я поразился, насколько ничтожно политическое влияние еврея-ассимилятора, хотя бы знатного и богатого, в делах еврейской Weltpolitik. Совершенно инстинктивно, его собственное правительство считается в этих вопросах только с евреем националистического толка, хотя бы сам по себе он был еще никому неизвестным приезжим. X. Е. Вейцман доказал это блестяще; и мой собственный опыт подтвердил мне ту же истину.