Слово о слове

Необходимость самостоятельного воспроизведения полной структуры каждого транслируемого нам знака в конечном счете делает нашим достоянием не только формальный его смысл, но и тот эмоциональный его подтекст, который зачастую куда более значим для всех субъектов общения, нежели незамутненное ничем посторонним семантически стерильное его содержание. Больше того, в процессе восприятия не просто опознается знакообразующая тональность транслируемой информации – воспринимающий ее индивид вынужденно воспроизводит в сущности то же самое состояние духа, в котором рождается воспринимаемый откуда-то извне знак.

Заметим: основные обертона любого знака довольно явственно различаются нами даже тогда, когда мы сталкиваемся с чем-то, казалось бы, полностью отчужденным и деперсонифицированным. Так, практически любое письмо даже там, где не известны ни обстоятельства его появления, ни даже авторство, говорит нам гораздо больше, чем это может быть понято из голой семантики слагающих его лексических единиц. Ярчайшей иллюстрацией этого является поэзия, способная всего одной строфой передавать целые терриконы информации. Ведь даже профессиональный филолог в состоянии идентифицировать далеко не все, поэтому многое остается анонимным и для него. Но, пусть и анонимные, хорошие стихи не оставляют равнодушным вообще никого. Так что же говорить о живом непосредственном общении? "Как уст без дружеской улыбки, без грамматической ошибки я речи русской не люблю", – сказал поэт, и жизнь показывает, что наша речь ни фонетически, ни грамматически ни даже семантически далеко не безупречна. Любой, кому приходилось работать со стенограммами, хорошо знает, что стерильно правильная, безупречная и по форме и по содержанию речь (во всяком случае импровизационная), наверное, вообще не встречается в природе. "Египетские ночи" являют нам пример совершенно особого состояния духа, которое не может длиться все двадцать четыре часа в сутки. Однако это нисколько не мешает нам понимать друг друга: формальные огрехи с лихвой искупаются восприятием той самой знакообразующей ауры, которая сопровождает любое речение. Даже если это речение потерявшего душевное равновесие человека. Именно эта аура раскрывает перед нами все нюансы действительного смысла – зачастую даже там, где наличествует прямое противоречие между ним и фактической лексикой всего воспринимаемого нами.

Это означает, что полный контекст всего произносимого нами в принципе не может быть сокрыт от того, к кому мы адресуемся. Иначе говоря, в процессе любого знакового обмена воспринимающему индивиду должно передаваться не только смысловое ядро транслируемой информации, но и то эмоциональное состояние, в котором она порождалась и которое образует собой неотъемлемый элемент действительного содержания в сущности любого знака.

(Правда, нужно считаться с тем, что абсолютно полное и точное воссоздание всей структуры знакового посыла едва ли возможно; далеко не все нюансы эмоционального подтекста знака всякий раз на деле воспроизводятся каждым воспринимающим его индивидом. Для воспроизведения всей смысловой ауры знака необходима особо тонкая организация психики индивида, нечто родственное экстрасенсорике. Но, во-первых, здесь говорится не столько о повседневной практике, сколько о принципиальной возможности такого отражения. Во-вторых, – и об этом необходимо постоянно помнить – очень многие наши способности могут систематически подавляться нашим сознанием. На самом деле все органы наших чувств фиксируют значительно больше того, что явственно осознается нами. Многое просто не доходит до верхних отделов психики благодаря предварительному отсеву всего несущественного в процессе выработки чисто сознательного решения. Ведь психическая деятельность человека – это, кроме всего прочего, еще и непрерывный – протекающий все 24 часа в сутки на протяжении всей жизни – отбор информации, поставляемой всеми без исключения рецепторами, который совершается где-то на уровне подсознания. Чисто сознательные решения принимаются лишь на основе тщательно отфильтрованного массива.)

Отсюда и вытекает не всегда замечаемое, но от этого не теряющего свою значимость обстоятельство, которое во многом предопределяет едва ли не все пути нашей истории. Ведь если то состояние духа, которое отливается в каждый знаковый посыл, способно полностью передаваться воспринимающему его индивиду, то все, порождаемое нами, своеобразным бумерангом обязано возвращаться назад, к нам же самим. Другими словами, любой информационный обмен в конечном счете оказывается порождением одноименной эмоциональной реакции на обоих полюсах общения. Отсюда порыв агрессии и злобы способен вернуться встречной вспышкой такой же неуправляемой непримиримости; в свою очередь, готовность к уступке – встречной же готовностью к компромиссу. Поэтому общим охранительным принципом регулирования совместного бытия должно становиться – и становится – такое положение вещей, при котором даже готовность к немедленному нападению облекается в психологическое состояние острого приступа страха.