Слово о слове

Заметим и другое. Меняется не только собственное содержание знака: оказываясь в силовом поле его влияния, незаметно для себя иным становится каждый человек. Ведь чем шире круг общения какого-то отдельного индивида, тем большее от постепенно формирующегося смыслового ореола становится достоянием его собственного сознания. Да и само это достояние не остается при всех обстоятельствах неизменным и строго тождественным самому себе, ибо всякое новообретение индивидуального духа в свою очередь бросает какой-то неожиданный незнакомый отсвет на все то, что годами формировало его. Поэтому в каждом последующем акте информационного обмена и сам индивид передает другому отнюдь не то же самое, но уже несколько иное, отчасти новое содержание, обогащенное сюжетами его собственного (жизненного, эмоционального, интеллектуального) опыта. В свою очередь, чем шире постоянный круг общения и социальный опыт человека, и чем богаче содержание всего уже усвоенного им, тем большее он может передать кому-то другому.

Таким образом, незримый процесс вечного творческого созидания мира нашей единой культуры (если, конечно, на время ограничить ее содержание только тем, что запечатлевается в знаке) складывается из двух основных потоков преобразования физического в метафизическое и обратно. Таинство одного из них вершится где-то в душе каждого из нас, поскольку все мы в любом акте информационного обмена вынуждены самостоятельно воссоздавать все то, что является его предметом, мистерия другого разлита в самом воздухе людского общения, в стихии знакового обмена.

Подлинное значение знака существует только в живом потоке его самостоятельного воспроизведения каждой стороной обмена, а это значит, что оно обязано растворяться в некой пустоте, попросту умирать всякий раз, когда прекращается этот творческий процесс, незримое соприкосновение чужих душ. Но пусть оно и обращается в ничто с завершением неосязаемого контакта, – с бесчисленным повторением его содержание раз от разу воссоздается заново, но теперь уже из того, что копится в вечно бодрствующей глубине всех, кого достигают его расходящиеся в каком-то трансцендентном эфире круги. В результате полное значение оказывается намного богаче любого, даже самого широкого контекста конечного информационного процесса. В сущности, то, что скрывается вещественной оболочкой знака, со временем становится невместимым ни одним индивидуальным сознанием, так как полный объем переполняется суммой того, что вносится в исходный смысл без исключения всеми субъектами общения. (И, к слову, не в последнюю очередь именно это обстоятельство обусловливает возможность восхождения любого индивида к самым вершинам человеческой культуры; не будь его, все в этом мире было бы иначе, ибо никто из нас так никогда и не смог бы возвыситься над обыденностью.) Формирование же письменности вообще устраняет все границы обмена, ибо его предмет обретает способность одолевать уже не только разделяющее индивидов пространство, но и само время, делая возможным общение не только современников, но и поколений, разделенных веками.

Так что и в самом деле невозможность обеспечения абсолютной аутентичности смысла на обоих полюсах знакового обмена имеет не только негативное следствие; благо, обретаемое этим обстоятельством, решительно перевешивает все вытекающие отсюда неудобства. Больше того, при всей парадоксальности такого заключения, эта невозможность оказывается едва ли не самым щедрым даром из всех, когда-либо (богами ли, титанами, природой…) приносившихся человеку.